– Вам захочется, – пообещал Боровский. – Вы, главное, почаще думайте о том, что у вас на родине диктатура олигархического капитализма.

– У меня на родине одни развалины, Жан-Поль, – сказал Рашен, и в голосе его вдруг зазвенела тоска. – От моей родины остался только пепел. Мы заслонили вас собой, и нас больше нет.

– А как же Франция? – напомнил Боровский. – Вы же коренной парижанин, шеф. А Канада, а наш Ванкувер? Да ну вас, честное слово…

– Да, Ванкувер… – вздохнул Рашен. – Сколько там зелени, помнишь? Фантастика. А я, между прочим, видел однажды настоящего дикого оленя. Ездил с семьей на экскурсию. Игорю было лет пять, Оля… Тьфу!

– Вы ведь так с ней и не поженились? – осторожно спросил Боровский.

– Я же военный астронавт, – сказал Рашен горько. – Сегодня мужик, а завтра труп. В порыве любви она на многое была готова, тем более что в кои-то веки встретились два совершенно здоровых русских человека. А потом оказалось, что рожать от меня она хочет, а замуж – ни в какую. Знаешь, в общем-то, я был не против. Я ее понимал. Нормальные условия для воспитания ребенка, чтобы деньги, чтобы отец всегда рядом… Только вот Игорю достался чересчур богатый отчим. Вырастил взбалмошного капризного мальчишку.

– Это вы ему простить не можете, что от вас отрекся, – сказал Боровский. – А знаете, почему он так поступил? Я скажу. Ему, как и многим, очень не нравятся порядки на Земле. На Земле, которая убивает тысячи колонистов только за то, что они хотят жить по справедливости.

– Ишь ты, как завернул! – восхитился Рашен.

– По-моему, убедительно, – скромно заметил Боровский.

– Mudak ты, Жан-Поль, – сказал Рашен.

– Сами вы мудак.

– Ты неправильно переводишь. Русский mudak и английский мудак – совсем разные вещи. По смыслу близко, а интонация другая. То, что ты сказал, по-русски будет hui. Это всего-навсего член, причем в очень грубом варианте. А mudak… – Рашен мечтательно закатил глаза. – Хороший был у нас язык, Жан-Поль. Глубокий. Был, да сплыл.

– Не нравится мне ваше настроение, драйвер.

– Мне тоже, Жан-Поль.

– Неужели вам не надоело плясать под чью-то дудку? Неужели, если мы придем на Землю и нас там реабилитируют, вы им все простите? Эту жуткую подставу, что – простите?!

Рашен сделал неопределенное движение глазами.

– Какой-то сраный Рабинович его пожалел, а он уже счастлив! – заявил Боровский в пространство. – И всех уже простил!

– Был у нас такой писатель – Лео Толстоу, – сказал Рашен. – Я, правда, его не читал, но читал о нем. Этот деятель так отчаянно пропагандировал христианское всепрощение, что ему запретили в церковь ходить. В итоге он проиграл свою войну и помер совершенно один, старый и больной.