Трезвяку влепили последнюю зуботычину и, обходя стороной лихой поселок, бодро зашагали вперед.

И опять они шли долго-долго. Шли, обходя горящие деревни, из которых доносилась дикая пальба и нечеловеческие вопли. Шли потаенно, прячась от чужих взглядов, от недоброго глаза, зарываясь в дыры и вползая в норы при еле слышном из далекого поднебесья рокоте тарахтелок. Шли сосредоточенно и истово, как подлинные паломники идут к святым местам. Шли, не теряя веры в спасительный, радужный, почти нереальный, заоблачный город, которого, может, и не было вовсе. По дороге окочурилась Длинная Лярва, так и не дождавшаяся исполнения мечты, наелась вместо лопухов лиловых поганок да и померла. Отстал и потерялся где-то Однорукий Лука, может, его пустырные шакалы съели, а, может, пятнистые в расход пустили — никто не знал. Сломал ногу Тата Крысоед. Его оставили на окраине очередного горящего поселка — авось, подберут, выходят, коли не оторвут и второй ноги вместе с головой. Но через неделю Тата нагнал компанию, прикостылял, хромая и матерясь, с прикрученной проволокой к бедру деревяшкой. Обложил всех почем зря да и побрел дальше.

А еще через месяц пути прибился к ватаге шустрый старичок — лысый как булыжник и горбатенький.

— Куда путь держим, народ честной? — спросил он нагловато, без церемоний.

Подозрительный Тата хотел старичка прибить. Но Додя Кабан отвел четверорукого в сторонку да пригрозил, что ежели еще встрянет поперек вожака, то самого его прибьет.

Додя ответил прямо, хотя и настороженно:

— В город идем, правду искать. А ты кто такой будешь? Старичок захихикал и сказал:

— А я и есть городской, я вам дорогу укажу. А звать меня Мухомор.

— И все?

— А что еще надо?

— Фамилию надо! — потребовал подозрительный Кука Разумник.

— Фамилия у мене Московский… Додя поскреб затылок рукой.

— Непонятная фамилия.

— Вот и я говорю, непонятная, — согласился старичок, — потому и не говорю людям, только смеются все, переспрашивают, мол, каковский-каковский? Я им — Московский, а они пуще прежнего хохочут! Веселый у нас народ, хороший.

Старичок не соврал, он бодро бежал впереди, вприпрыжку и вприхромку, напевал под нос веселую песенку без слов, да дороженьку показывал.

Все чаще им навстречу попадались какие-то люди с флагами и тряпицами. Они шли кучками, и глаза уних горели. На паломников этилюди смотрели как на ненужный никому мусор.

— Кто это? — спрашивал Додя у старичка. Тот объяснял:

— Городские. Раньше не ходили, а теперь все ходют и ходют.

— Видать, правду знают, — заключил Доля.

— Почему это? — не понял Мухомор Московский.