Он привык к виду смертей, и то, что он собирался сделать, не было в его представлении кощунством. В борьбе за выживание нет запрещенных приемов. В егерях любили подшутить над смертью. Давали ей прозвища. Презирали ее, потому говорили о ней намеренно грубо, словно грубостью можно отогнать понимание происходящего. Говорили: «Лучше тебя, чем меня», «склеил ласты», «навернулся», «подпалил зад». Но презирай не презирай – смерть свое возьмет. Он вспомнил старую песню, второй номер пулеметчика Митчелл по кличке Ковбой часто напевал ее в базовом лагере. «Все в порядке, ма, я просто истекаю кровью». Этакое своеобразное извинение перед тем, чье изувеченное тело он собирался использовать. Но красноречие пропало даром: открытые глаза парня уже не мигали. Он поднял его на руки, забрызгав ботинки кровью.

Хенрик надел одну из бесчисленных своих масок, на этот раз превратившись в жертву налета: лицо приобрело бессмысленное выражение, упругая походка сменилась неровным ковылянием. Кусок мертвого мяса в руках был для него не более чем декорацией, частью шоу, направленного на достижение цели. Намеренно спотыкаясь, он побрел к скверу. Тело в руках было до странности невесомым.

76

76

Определение «душераздирающий» было знакомо Марти не понаслышке. Душераздирающий – это когда внутренности сводит от страха, а тело так вибрирует от приближающегося и усиливающегося с каждым мгновением визгливого воя, что душа норовит улетучиться через самые неподходящие для этого отверстия. Так вот: визг этой мины был поистине душераздирающим. Рядовой первого класса Ибрагим Марти, бросив ковырять глинистую землю, закрыл голову руками и ткнулся носом в убогую ямку, которую только и смог соорудить за тот час, что они торчали на виду у всего города и вражеских корректировщиков в сквере на высоте ноль два-десять. Разрыв ухнул где-то неподалеку, вдребезги искромсав ствол пальмы; бабахнуло так, что у Марти лязгнули зубы, щепки от разбитого дерева разлетелись, точно пули. Звуковые фильтры брони не дали ему оглохнуть. Наблюдая, как с неба сыплются комья земли и обрывки зелени, он подумал: повезло, не кислотная.

Рядовому первого класса было до чертиков страшно. Он снова взялся за лопатку и принялся долбить бесполезный окопчик – больше для того, чтобы отвлечься, чем для дела: попадание 120-миллиметровой мины перемешает его с землей, невзирая ни на какие окопы. А что до приказа лейтенанта Ортиса охранять периметр, то никакой окоп не спасет тем более: меньше чем в ста метрах ниже по склону проходила улица Гресимо с каменными трехэтажными домами, и если партизанские снайперы откроют огонь из окон, его карабин мало чем поможет. Да и сама их «коробочка», как они называли подвижный пост корректировки огня, представляла собой всего лишь старый бронетранспортер «Брем», доверху напичканный аппаратурой, и с выдвижной мачтой вместо башни. Никакой активной защиты, одного выстрела из гранатомета или капсулы с металлофагами достаточно, чтобы машина превратилась в кучу лома. Весь их расчет – три человека: он, лейтенант да сержант Палакис. Вон он – лежит за перевернутой каменной скамейкой, делает вид, что обороняет южную сторону.