Или даже больше.

Первыми ворвались два огромных сержанта, дав несколько вспышек парализующих ламп. Во вспышках: переплетенные тела псов, настолько чудовищные и невероятные, что кажутся картинками из «Доктора Моро». Что-то длинное вытянулось у окна, а в кровати сидят мальчик и девочка, и девочка заслоняет мальчика собой, прячет за спину… Автоматы бьют не оглушительно, но все же с громкостью барабана. Псы визжат.

Уже горит яркий постоянный свет — один из тех, кто входит за мной, всаживает в потолок осветительную гранату. Минута ровного света нам обеспечена.

Вовремя.

Пес бросается на меня, как отскочивший от поля мяч. Пуля не останавливает его, только переворачивает. Вижу белое брюхо, раскинутые лапы. Сверкают в стороны брызги крови и мозгов. Полцентнера костей и мускулов бьют меня в грудь, я отлетаю к стене. Когда встаю, все уже кончено.

Звон стекла.

Длинной тени у окна нет.

Собаки еще пытаются ползти, дергают лапами.

Мальчика и девочку держат по двое, но все равно не могут удержать. Они голые и, наверное, скользкие. И у них острые ногти, один из полицейских отшатывается, зажав ладонью глаз. Девочка — бешеные глаза! не бывает такой ненависти… — рвет ногтями свое горло. У нее что-то остается в руке, а черная яма пониже подбородка вдруг заполняется красным — и волной, и тугими струями выхлестывает невыносимо алая кровь…

Но вторая пара крепко держит мальчика, он борется молча, однако его все-таки прижимают к полу — среди растерзанных пулями псов — и сковывают: руки за спиной — одна пара, ноги вместе — одна еще пара, и третья пара наручников — вперекрест: левая рука с правой лодыжкой. Теперь он может попробовать откромсать себе яйца… уже не сможет: полицейский маленькими блестящими никелированными кусачками сламывает приклеенные к ногтям лезвия. А потом надевает четвертую пару наручников: повыше локтей.

От этого не освободился бы и Гудини… да и я — даже в лучшие годы… Доклад снизу: «Парашютист». Кто?

Сорокина В. П. Насмерть.

Что ж, следовало ожидать…

Подхожу к окну. М-да… в запарке допустить такое…

Стоят наши машины. Две. Стандартнейшие фургоны. Совершенно одинаковые. Со светящимися вензелями на крышах — «к». Причем — стоят только наши. Других нет.

Кто угодно заподозрит неладное. Хорошо — мы опоздали на секунды. Даже не на минуты, нет. И все равно: взят один из трех…

Из трех ли? На раз-два-три — осмотреть помещение по углам и чуланам, под кроватями и на шкафах… Никого.

Слушайте, ребята, что же это делается-то в мире? Даже мне — жутко. Не было такого раньше. Вот сдохнуть мне — не было.