— Инесс, — сказал он из вестибюля метро, где были установлены таксофоны с кнопочным набором и оплатой магнитными карточками. — Инесс, это снова я, я вам еще не надоел? Ах, даже так. Что ж, готовься, буду через семь тире двенадцать минут, я, как обычно, рядом, дышу буквально в затылок.
— Свет мой ясный, я сама тебе подышу, куда скажешь, только появляйся поскорее! — верещала в трубку Инка за одну с хвостиком автобусную остановку от него.
— Ага. Тогда поведай, сама выставишь, кто там у тебя в койке валяется, или опять мне придется?
— Ой, жаль-то какая, что не валяется никого, я б с таким удовольствием снова посмотрела! Зато, может, какая гадость… какой гадость — так говорится? — в ванне плещется? Я поищу.
— Ты лучше специально пригласи.
— Ясненько. Но уж если не найду за минутки эти, не кори меня, бедную.
— Не буду, — пообещал он. — Жди, в общем.
— Жду, жду, уже раздеваюсь.
Все еще усмехаясь, он вышел наверх, пряча магнитную карточку в бумажник и доставая купюру.
Усмешка сбежала с его лица, когда он, отойдя от цветочницы, вдруг понял, что держит в руках одну-единственную темную, почти черную розу, купленную им только что.
Спешащие прохожие обходили его, застывшего как истукан, со слепым окаменелым взглядом. Рядом торговали. Шумел проспект. У цирка поднимали на растяжках радужный монгольфьер с корзиной, набитой восторженной ребятней.
«Она так и сказала тогда: одну красную розу, символ любви страстной. И все. Черт бы побрал память».
Тряхнув головой, он провел по лицу ладонью и заметил окружающий его мир. С большой буквы — Мир. Куда он выпросил себе возможность время от времени возвращаться… зачем?
Нехорошо прищурился. Он знает зачем. Он лучше всех знает, что прошлого не вернуть и возвращаться бессмысленно, но он все же делает это, он…
Опять выскочило: «И ради Бога, Харни, никогда не возвращайся туда, ни при каких обстоятельствах, потому что прошлое мертво».
Это-то откуда?
«Так-с, своего ума нет, чужого добавили». Подумав так, он все-таки вернулся к цветочнице и прикупил к своей еще две розы — белую и ярко-алую. Букет попросил завернуть как можно роскошней. С оборочками, звездочками, ленточками и бантиками. Вот теперь Инке понравится, вот это цветы, скажет она. Бог с ней, с дурочкой.
Напоследок пошалил: растормошил взглядом эту видавшую весь свет вместе с Мирами и на, и в, и гораздо глубже кобылу-цветочницу до того, что из-под слоя штукатурки у нее кое-где проступил неподдельный девичий румянец. Занять всю полагающуюся ему по законам природы площадь он не смог, потому что позабыл, как это делается.