— Мы ответим тебе, чужак! Это разработка номер 18–18 дубль дзетта, понял? Разработка Черной Грани Синклита, Отдел Подавления Восточных провинций. Одна из наших удачных разработок, сыгравшую важную роль в разблокировке земных и планетарных барьеров…

— Нет! — закричал Сигурд, отчаянно вздевая руки, ударяя кулаками в прозрачную крышку саркофага. — Нет, этого не может быть! Нет!!!

— Может, — бесстрастно ответил голос, — очень даже может. И помни, мы не люди и даже не нелюди. Мы не ошибаемся. Нелюди ушли. Люди погибли. А мы остались. Мы остались, чтобы выполнить волю ушедших до конца. Ими созданы.

По их слову погибнем. Отвечай, кто ты такой?!

— Будьте вы прокляты, падлы! Сволочи! — сорвался Сигурд. — Будьте прокляты!

Нет, он не мог поверить, что и Иван работал на них, не мог. Тогда все напрасно! Тогда все впустую! Столько жизней, столько боли, столько крови и тяжкого труда! И Гут погиб зазря… Нет! Сигурд знал, что ему недолго осталось жить. Но он не хотел умирать обманутым. Не хотел.

— Молчишь? Не отвечаешь? Ну и не надо. Мы и так все про тебя знаем, Сигурд Халкнесс, профессиональный бандит и бунтарь. Все! Мы не дадим тебе последнего желания. Ты и так вдоволь натешился перед смертью. Прощай!

Две дюжины острейших игл одновременно вонзились в бока юного викинга, нарушившего приказ и обрекшего себя. Он узнал все. И теперь он умирал.

Горячая молодая кровь заливала его серые ясные глаза. И он не видел, как в черный зал вползали мертвяки- рогатые, вздутые, трясущиеся, ожившие мертвецы.

Первые трое суток Цая прожигали ку-излучением. Четыре иглы вонзили в затылочные кости, по две в пятки, еще по четыре в коленные чашечки и локти, шестнадцать буравчиков вкрутили в позвоночник — от шейных позвонков до копчика. Жгли медленно, умело, не торопясь. Хребет у Цая превратился в воспаленный, пылающий, нарывающий нерв. Через каждые четыре часа его отмачивали в слабом растворе серной кислоты, накачивали кислородом, стимуляторами, свежей кровью… и начинали снова. От лютой, нестерпимой боли он терял сознание, проваливался во мрак. Но долго ему наслаждаться небытием не позволяли — через вживленные в мозг электроды пускали ток, и Цай пробуждался в адских корчах. Его наказывали за прошлые прегрешения и воспитывали на будущее. Ему не давали умереть. И Цай уже не помнил и не понимал, кто он такой, откуда, за что его пытают, почему… Ему виделся в огненном бреду родной папаша — чернобровый красавец испанец, неудачливый звездный рейнджер и император-узурпатор Филипп Га-могоза Жестокий, ненавидевший его пуще всего на свете. Папаша дико хохотал и бил Цая трезубцем в хребет, бил будто заведенный, безжалостно, злобно и исступленно. А Цай в эти жуткие минуты столь же исступленно мечтал, чтобы трезубец пробил его сердце насквозь. Он не мог больше терпеть пыток. Но выбора у него не было.