Всемогущие стихии, а он надеялся найти в собственном доме тихое, не доступное никаким проблемам убежище!

— И где же сейчас Тави… и Рекс? — стараясь заставить свой голос звучать небрежно, Тэйон подбросил раскачивающуюся девочку, вызвав взрыв звонкого смеха у принцессы и новый приступ головной боли у себя.

В конце концов, если нужны заложницы, которых можно использовать против Шаэтанны, лучше, чтобы это были сразу обе сестры. Заодно можно будет спасти от разрушения его дом…

— Я им сказала, что вы вернулись, — заверила его Нелита, за что была снова подброшена в воздух. — Они уже едут. То есть уже приехали.

Она обернулась, собираясь бежать в сторону двери, но Тэйон мягко пресёк этот порыв. Рук, чтобы одновременно удерживать принцессу, прижимать к её горлу кинжал и управлять креслом, не хватало, так что магистр просто положил пальцы на шею заложницы, надеясь, что гвардейцы, сопровождающие Тавину, сочтут этот жест достаточно красноречивым. Нелита, вместо того чтобы почувствовать опасность, напротив, доверчиво расслабилась под его прикосновением.

Ни гвардейцев, ни стражников не было. В открывшуюся дверь, презрев все убийственные чары, важно вплыла её высочество принцесса Тавина ди Лаэссэ. Малолетная королевна демонстрировала великолепную посадку прирождённой наездницы. Глаза сияют, спина прямая, подбородок вскинут. Короткие ножки плотно обхватили стянутую оружейным поясом талию её «скакуна», а кулачки крепко сжимали пряди длинных, чёрных, как смоль, волос. Послушный её указаниям, «транспорт» мягко развернулся. Даже осёдланный, даже на четвереньках, Рек ди Крий умудрялся передвигаться с грацией.

Ради того, чтобы запустить пальцы в его великолепные пряди, половина женщин Лаэссэ готова была отдать душу, но слишком юная, чтобы обращать внимание на подобные мелочи, Тавина натянула их, точно обычные кожаные поводья, громко командуя: «Тпру!»

Ди Крий вскинул голову, и Тэйон, готовый уже было бросить ироничное «Рекс?», замер. Выражение лица студента-целителя настолько диссонировало с тем забавным положением, в котором он оказался, что вся сценка внезапно перестала выглядеть забавной. От взрослого мужчины воина, которого обстоятельства и неуёмная детская энергия заставили выступить в роли ездового животного, можно было ожидать либо ироничного смеха, либо сдерживаемого раздражения. Серые же глаза лорда ди Крия плеснули таким отчаянием, будто кто-то воткнул кинжал в старую, но до сих пор не зажившую рану и медленно, безжалостно его поворачивал. Всплеск стали в глубинах бескрайнего льда, видение разбитого витража померкло, и эти глаза не выражали уже ничего.