Из того места, где коридор сворачивал налево и сменялся уходящими вниз ступенями, ведущими к номерам, послышался звук, напомнивший металлическое скобление. Такое может издавать лом, когда его рывками влачить по дороге. Или если скрести куском арматуры по стене…

Секач нервно, наспех примотал к своему новому оружию фонарь, и направил его свет в конец коридора.

Одни догадки в уме сталкеров сменялись другими, но меньше, чем через полминуты время для ответа истекло, и предмет, который был причиной скребущих звуков, предстал пред ними в своем истинном виде. Это была кирка с лунообразным, заостренным с обеих сторон молотом и длинной деревянной ручкой. Такими орудовали еще когда пробивали сквозь горы железнодорожные магистрали, такими пользовались золотоискатели, такие выдавали заключенным…

Но шок у сталкеров вызвала, скорее, не сама кирка, а то, в чьей руке она была. При достаточном освещении они предельно четко увидели того, кто ею обладал.

Это была однозначно женщина. Когда-то.

В одежде, в которой она, видимо, в прошлой жизни собиралась в ночной клуб, а именно короткой джинсовой юбке и красных туфлях на высоких каблуках, один из которых стерся до основания, а второй вот-вот должен был отвалиться вообще, она возникла из темноты, как привидение из страшной сказки. Ее тело, бледное, мертвенное, в темно-коричневых, болотно-серых и багряных пятнах, в особенности на пышной груди, торчащей из разлезающегося по швам топа, казалось было готово переломиться пополам. Каждый ее шаг сопровождался болезненным всхлипыванием, неестественными выгибами тела, взмахами свободной руки, будто она все еще продолжала двигаться в каком-то чудовищном танце.

Секундой позже Лек заметил, как неестественно внутрь сгибается при ходьбе у нее колено левой ноги, а сама ступня тянется по земле, будто она угодила в медвежий капкан.

Но хуже всего выглядела ее голова, как у истерзанной беспощадным ребенком куклы, бессильно свешенная на правую сторону и судорожно дрожащая при каждом шаге, при каждом движении ее тела. Она была по шею туго обмотана какой-то слизкой, лоснящейся лентой грязно-телесного цвета, на месте глаз у нее зияли две круглые прорези величиной с пятак, а узкая прямая, слегка вздернутая вверх ближе к краям прорезь, словно в хеллоуинской тыкве, заменяла ей рот.

— Что это с ней? — прохрипел Секач.

— Что у нее в руке? — отрешенно всматриваясь в кирку, которую она тащила за собой, дал на попятную Лек.

И она, будто наконец заметив их полные растерянности лица или услышав голоса, остановилась, замерла, и только шейные мышцы по-прежнему судорожно сжимались, вынуждая голову продолжать дергаться, живя собственной жизнью.