Боли на этот раз не было. Был страх. Вокруг ничего не происходило, не шевелились беспричинно деревья, не шли в атаку чеченцы, но каждая ветка, каждый лист внушали иррациональный, всеобъемлющий страх. Бесполезно было закрывать глаза и затыкать уши, страх проникал внутрь через поры кожи, через каждый волосок на голове. Николай посмотрел на свою руку, и она внушила ему страх, какого он не испытывал ни разу в жизни. Все тело била крупная дрожь, которую невозможно было унять. Он попытался бежать, но не пускала веревка. Тогда он лихорадочно принялся развязывать узлы. Может быть, у него что-то и получилось бы, но в спешке он с корнем ободрал ноготь указательного пальца, и вид кровоточащего мяса пробудил приступ страха такой силы, что Николай упал на землю и забился в конвульсиях.

Прошла вечность, прежде чем все кончилось. Лесовой поднялся на ноги. Тело ломило, как будто футбольная команда катала его по полю вместо мяча. Невыносимо болел указательный палец, однако ноготь оказался на месте, целый и невредимый. Значит, это ему привиделось. Ну и слава богу, подумал он. Вот если бы ему удалось отвязаться, то сейчас в пустыне дотлевала бы последняя плоть с его скелета.

Прежде всего он занялся веревкой. Навязал еще больше узлов и затянул их изо всей силы. Попробовал развязать — бесполезно, только посрываешь ногти, в этот раз на самом деле. Потом сжевал парочку «антрекотов», сорванных прямо со стен шалаша, запил соком, отчего сразу прошла боль в теле и «травмированном» пальце, и приготовился ждать. Третью волну, по словам полковника, пережить было труднее всего…

Началось незаметно. Сначала возникла тупая ноющая боль в груди. Но это была не физическая боль. Название ей было — тоска. Постепенно тоска усилилась и стала смертной. Жизнь стала невыносимой. Лесовой сунул руку в карман, где должен был лежать пистолет, и застонал от бессильного горя. Господи, он же сам спрятал его за шалашом! Зачем только он это сделал? Правда, можно откопать нож… Но при этой мысли сознание захлестнула новая волна тоски, еще страшнее прежней. Как это глупо, сгнить в тени шалаша, зарезавшись деревянным кинжалом. Есть прекрасный и сияющий выход из тоски — развязать проклятую веревку, выйти под солнце и соединиться с ним в вечном блаженстве!

И он принялся за работу. Получалось очень медленно, но все же один за другим узлы поддавались. А душевная боль становилась с каждой минутой все сильнее, и Николаю было невыносимо жаль, что он все еще жив. Существование в этом мягком теле стало противным до отвращения.