…Чёрный раструб целиком втягивает тело Володьки. А я до сих пор стреляю в то тёмное, огромное, что окутано туманным маревом. Неясный силуэт едва колышется, разрывные пули уходят, как в болото.
…Чёрный раструб целиком втягивает тело Володьки. А я до сих пор стреляю в то тёмное, огромное, что окутано туманным маревом. Неясный силуэт едва колышется, разрывные пули уходят, как в болото.
Но я продолжаю давить спуск – будто страх и ненависть не дают мне ослабить палец.
Но я продолжаю давить спуск – будто страх и ненависть не дают мне ослабить палец.
«Резиновый» раструб уползает в дымку. Я медленно отступаю. А большой размытый силуэт как-то странно вздрагивает. И мой столбняк вдруг проходит.
«Резиновый» раструб уползает в дымку. Я медленно отступаю. А большой размытый силуэт как-то странно вздрагивает. И мой столбняк вдруг проходит.
Я бросаюсь наутёк – без оглядки!
Я бросаюсь наутёк – без оглядки!
Последняя вспышка в памяти – что-то тёмное, нависающее надо мной, как огромная ладонь. Или как раскрытая чёрная пасть…
Последняя вспышка в памяти – что-то тёмное, нависающее надо мной, как огромная ладонь. Или как раскрытая чёрная пасть…
– Глеб Антонович! – послышалось рядом.
Я дёрнулся и повернул голову.
Кое-кто из девятого «А» ещё остался – Харламов по кличке Миха. Вертлявый худой паренёк смотрел на меня и улыбался до ушей. Только глаза были внимательные, задумчивые.
– Чего тебе, Миша?
– А вы нам расскажете про мутантов… среди людей?
Угу, ждал я таких вопросов.
Вздохнул:
– Расскажу, потом… Если будет время.
Он кивнул, но не двинулся с места.