Волны подхватили лодку, развернули боком, а дальше лодочник, орудуя веслами, развернул ее носом к противоположному берегу и погнал сильными неспешными рывками.

– Охотиться, ваша светлость? – спросил он почтительно.

– В какой-то мере, – ответил Лоенгрин. – Что в народе слышно про ночного коня?

Лодочник дернулся, едва весла не выронил, сказал с сердцем:

– Вот уж кого к ночи поминать не стоит!

– Стоит, – сказал Лоенгрин. – Мы как раз за ним и едем.

– Господи!

– Это в самом деле конь, – поинтересовался Лоенгрин, – или что-то похуже?

– Может, и похуже, – ответил лодочник сердито. – Кто знает? Добрые люди по ночам спят, а эта нечисть как раз и выпрыгивает откуда-то как раз в полночь! И уже резвится вволю.

От воды несет холодом, волны сильно бьют в борт, брызги рассыпаются тяжелыми серыми шариками, похожими на свинцовые. Рассмотреть, что там в глубине, не удавалось, однако это Лоенгрин иногда всматривался в волны, а Нил больше зыркал по сторонам и жалел, что не весь мир видит, как они с господином отправились ловить этого ужасного Ночного Коня.

Лодочник высадил их и обратно ринулся с такой поспешностью, словно за ним гонится целый табун этих темных чудовищ.

Лоенгрин придержал за плечо Нила.

– Не спеши. Рыскать бесполезно, их нет, а когда появится хоть один найтмар, увидим издали…

– Найтмар?

– Найтмары, – объяснил Лоенгрин терпеливо, – ночные кони. Или ты думаешь, они только в Брабанте? Лучше ляг, чтобы тебя не увидели раньше, чем ты увидишь их…

Так они лежали долго, затем далеко в ночи вспыхнул огонь, разбился на два, оба на равном расстоянии один от другого понеслись в темноте ночи, донесся приближающийся стук копыт.

Нил ждал с замиранием сердца, стук перешел в грохот, грозное багровое пламя приближается, растет, уже видны еще огоньки…

Из темноты выметнулся сказочно прекрасный черный конь, блестящий, как застывшая смола, длинная пышная грива горит, как и хвост, глаза багровые, а из ноздрей вырываются струйки огня.

Лишь мгновение Нил видел этого волшебного коня, уже стук копыт утих, а он все стоял на коленях с открытым ртом и вытаращенными в диком восторге глазами.

Лоенгрин проговорил задумчиво: