Нет, вообще-то Зучи понимал, что это его имущество, и хотел сохранить его в целости, но вот политической или военной изобретательности для достижения цели проявить не сумел. Сдавайтесь, ребята, я ничего ломать не буду, это все уже мое! Ну, кто так просит? Послали, конечно. А тут и инженеры подошли, этим только дай. Собрали свои игрушки: сейчас пулять начнем! А со стен смеются, не верят. Чем пулять, камней в округе нет. Песком кидайтесь. Взяли и вырубили инженеры тутовые сады в предместьях, придумали деревянные ядра.

Вот так, потихоньку, и началось. Чагатай посмеивается, у него приказ – взять город, а Зучи ничего предложить не может. Ну, думай пока. Пехота десять дней засыпала крепостной ров, затем, под руководством инженеров, начала рыть подкопы под стену. Зучи продолжал думать. Пехота уже в город ворвалась, уличные бои идут, ремесленников и торговцев режут, а идеи все нет. Баррикады появились, дома, переделанные в укрепленные пункты, Сталинград намечается. По нескольку раз кварталы из рук в руки переходят. Октай отдал приказ, стали горшками с нефтью выжигать из домов обороняющихся, полностью захватили один берег. Первая атака через мост была неудачной, около трех тысяч пехоты полегло. Разозлились, решили на горожанах отыграться. А Чагатай – что: у него приказ, и про пехоту – приказ. Новую атаку готовит, в лоб, защитники тоже гибнут. Ремесленники, торговцы, не только канглы, которых они поддерживают.

И тут Зучи придумал! «Сволочь ты, Чагатай, я тебе лицо разобью, это ты все специально подстроил, я давно знал! Ты всегда говорил, что я дурак!» Что там ответил Чагатай, неясно, но тон, я думаю, был выбран правильный. За грудки схватились. С трудом Октай смог их помирить, молодец, нашел какие-то слова. Вместе надо думать, вслух, тогда и решения будут общие: умные и правильные. И тут же мне жалобы друг на друга накатали. Пожурил, пригрозил своим гневом, подтвердил полномочия Октая. Все это заняло больше четырех месяцев. Караул устал. Кончайте свою бодягу.

С большими потерями в пехотных дивизиях форсировали мост, и бои разгорелись с новой силой. Выжигание укрепрайона продолжалось семь дней, пехота совсем озверела, хорошо, что ее почти не осталось. Последние три незахваченных квартала решили сдаться на милость Зучи: «Владей нами и правь! Яви свое милосердие!» Это после таких убытков? Зучи? Послал он их, безжалостных убийц, в жесткой форме, далеко и надолго, явил свой гнев бывшего собственника, несчастного погорельца. Оставшихся в живых горожан, безжалостных к горю Зучи, вывели в поле. Зучи отсортировал молодых женщин и детей – себе, в личное рабство, раз уж он здесь остается, для поправки материального положения и чтобы скрасить горечь потерь. Ремесленников в Монголию. Остальных приказал остаткам пехоты пустить под нож. Та, с удовольствием, поглядывая на будущего Великого Хана, все это исполнила.