Сережка кивнул:

– Ну… все правильно. Я не знаю, что тут еще можно… так и надо, наверное. Молодец.

– Мне страшно… – прошептала Чикса и взяла Сережку за руку. – Серый… а наши правда победят?

– Да, – коротко и непреклонно ответил Сережка.

Чикса вновь вздохнула:

– Хорошо… Жалко, что мы не увидим. Ну. Как дальше будет.

– Ничего, – сказал Сережка, сглатывая.

– Серый… – помедлив, сказала девчонка, – ты меня, пожалуйста, держи за руку, когда нас будут расстреливать. Хорошо?

– Конечно, – пообещал Сережка.

И они опять сидели на старом барахле и слушали, как снаружи гремят взрывы – все ближе и ближе, практически рядом.

– Жмут, – сказал Пикча. – Близко уже.

Все они переглянулись. Дю встал, шатаясь, подошел к закрытому окну. Взялся руками за решетку.

Сперва вздрогнули все. А Колька пел – пел так, как, наверное, никогда не пел песен на всех тех конкурсах, лауреатом и победителем которых был еще недавно, совсем недавно – отчаянно и весело…

Снаружи ударили по ставне ногой. На ломаном русском приказали замолчать. Но Колька засмеялся и закричал:

За дверью грохнул засов. Дю обернулся. Сережка задержал дыхание и сказал громко:

– Это за нами. Встаем, ребята.

* * *

Сбитый над самой окраиной «Ми-24» рухнул в развалины боком, бешено молотя лопастями воздух, – подскочил и почти тут же взорвался, расплескивая жидкое пламя. Дружинники перебегали дорогу наискось – серые тени, в рассветном зимнем сумраке казавшиеся черными, – строча от живота. Подтянув к себе за ворот Земцова, Верещагин прокричал в улыбающееся бородатое лицо:

– Ставь пулеметы на колокольню! – отмашка в сторону церкви. – Давай, на все ярусы! Ни хрена они нам сейчас не сделают, ставь!

– А счас! – Земцов, пригибаясь, канул в сумрак.