- Хошемин. Меня зовут Хошемин, это не имя, а кличка! – представился он, слегка кивая головой при каждом слове. – Имени своего я давно не помню! Увы, а ведь оно, наверняка было прекрасным.

Наше молчание не смутило его, он продолжил:

– Я здесь политический заключенный. Мои разногласия с Венделем достигли такого накала, что я оказался здесь. – затем он хитро прищурился и спросил, - А вы откуда. Я слышал, что к нам перебрался весь Полис свободы. Вы должно быть оттуда, теперь мерзкие порядки этих вояк действую и у вас!

В дальнем углу заржала тройка столь заросших и нестриженных оборванцев, что было лишним даже для Вивуса, где  с парикмахерскими ощущалась явная напряженка.

- Ну Хош! Опять жжет! Политика! Стащил у Элли, прямо у аппарата баклагу с пойлом и вылакал все. А теперь политика! – опять прыснул один из них.

Хошемин прищурился еще больше, так что его глаз стало вообще не видно и прошипел в ответ:

- Мне нужен был спирт, для своих исследований. Я все потратил на исследования, а этот баран Вендель с идиотом Новиковым не захотели меня поддержать. Они не давали мне ресурсов, держали на голодном пайке! Как какого-то несмышленыша, гоняли с ружьем за периметр. А ведь я стоял у истоков благополучия Вавилона. Да, да я! Кретины! Да еще и бросили сюда. Ну, выпил я с горя, ведь не получилось. Немножко не хватило, все бактерии посева погибли! – и он поднял руки, сжав хиленькие кулачонки.

Стоун сейчас пребывал в какой-то ухмыляющейся апатии, уставившись в потолок. Африка переживал разлуку с любимым пулеметом и сидел истуканом, выписывая на ладони кренделя, своим пальцем-сарделькой. Пришлось налаживать контакты мне, хотя говорить ни с кем не хотелось:

- Мы из Калдрона!  - решил я ничего не придумывать, так как скрывать нам уже было нечего.

У Хошемина немного приоткрылись глаза, в них загорелся какой-то загадочный огонек.  И он быстро кивая в такт словам спросил:

- А что Калдрон, тоже присоединился к тирании Вавилона.

- Практически. Калдрон погиб, его уничтожили мохнатые. Выживших немного, добрая четверть здесь.

Оборванцы в дальнем углу оживились и начали смотреть в нашу сторону. Хошимин опять немного приоткрыл, вечно прищуренные глаза.  Видимо это у него означало выражение крайней степени удивления. Его взгляд был глубокий словно бездна. Снисходительный мудрый, лукавый, сочувствующий, грозный. К этому взгляду следовало подобрать ещё сотню слов, выражающих человеческие чувства и особенности. И всё равно, полностью описать его было бы невозможно. Он содержал всё полностью, не забыв ничего. Лишь когда послышались слова я смог оторваться от этого взгляда: