Голос не сдавался. Он снова пробил тьму и начал настойчиво пульсировать в перепонках. Впрочем, в следующее мгновение до Филиппа дошло, что это уже другой голос.

— … терранец. Так что заткнись и волоки.

Это опять был первый голос, но ему тут же ответил второй:

— То-то и оно, пока его доволокешь…

В этот момент скачком включились другие органы чувств Филипп почувствовал, что лежит на чем-то жестком, потом, что это жесткое покачивается, затем тьма перед глазами окончательно распалась и приняла различные формы, отличающиеся друг от друга цветом, оттенками, степенью светоотражения и многим другим. Потом вернулись запахи…

— Минута сорок!

Это был уже третий голос. И все они по-прежнему были незнакомыми.

— Минута тридцать! Быстрее!

Филиппа затрясло сильнее. Похоже, те, кто его нес, перешли на бег. Но тут вернулась боль, и Филипп застонал.

— Ты смотри, очухался…

На этот раз второй голос прозвучал напряженно, и Филипп понял, что говоривший — один из тех, кто его нес.

— Сорок секунд!

Филиппа затрясло сильнее, но вместе с болью начали появляться и кое-какие воспоминания, и боль как-то сразу ушла на второй план…

Вик Вик ввалился в его номер мрачнее тучи. А когда Вик Вик был в хреновом настроении, это впечатляло. Причем если учесть, что росту в Вик Вике было едва ли метр шестьдесят пять, а вес не переваливал за полтинник, то нетрудно понять, что брал он не выставленными вперед пудовыми кулаками или грозно выпяченным квадратным подбородком. Да в этом и не было нужды. Глаза — вот в чем была вся соль. В коридорах МОК не было ни одного человека (включая всегда вежливого и политкорректного председателя графа Роана, блистательного спортивного медика и в прошлом неплохого гребца), кто мог без трепета взирать на Вик Вика в состоянии «мрачнее тучи». В этом состоянии Вик Вик был похож на… зарождающийся ураган… надвигавшуюся грозу… мгновение назад начавший зарождаться торнадо… И хотя на памяти Филиппа Вик Вик ни разу не разразился, так сказать, но легче от этого не становилось. И вот сейчас он ввалился к номер в Филиппу…

Вик Вик остановился посередине комнаты, несколько мгновений буравил мрачным взглядом телевизор, на котором Степан Мигура в очередной, наверное, уже тридцатый раз подряд заканчивал свой феерический бег, затем с грохотом придвинул к себе ногой тщедушное креслице из металлических трубочек и кожзаменителя (ну еще бы, найдете вы в таком оплоте политкорректности, как Нью-Йорк, обработанный кожный покров зверски убитых животных) и плюхнул в него свой тощий зад.

— Филипп, с этим надо что-то делать.