Развернулся, и тут где-то неподалеку затренькала расстроенная гитара. А потом приятный, слегка хрипловатый девичий голос затянул песню, автор которой весьма вольно обходился с ударениями, дабы хоть как-то срифмовать рвущийся из черепной коробки бред.

Захотелось обложить подвыпившую компашку матом и разогнать всех к чертям собачьим, но я сдержался. Не стоит на других срываться. К тому же девушка неплохо поет. Ей бы только курить поменьше.

Вывернув из-за кустов, я хмуро глянул на молодежь, вольготно расположившуюся на каменном мостике, соединившем вершины двух невысоких холмиков. Зачем он тут, для чего – совершенно непонятно. То ли остатки старины какой, то ли уже в наши дни построили.

Если так, то задумка небезынтересная. Захотел – поверху прогулялся, захотел – снизу по тропинке прошелся…

Снизу!

Меня аж подбросило. Тени под мостом сгустились, и показалось, будто смотрю в бездонный колодец или тоннель.

Вот оно! Нашел!

Но как запрятали, подлецы!

Запросто ведь мог до самого утра впустую круги по скверу нарезать!

Отвернувшись, я прикрыл рукой микрофон, утопил клавишу связи и произнес:

– Нашел. Встречаемся у памятника.

– Понял, – отозвался куратор мгновение спустя.

Я последний раз глянул в бездонный провал под мостом, пятясь, отошел за кусты и поднялся по гранитным ступенькам как раз вовремя, чтобы перехватить направлявшегося к памятнику Шептало.

– Ну? – потребовал тот отчета.

– Тут рядышком мост каменный…

– Мост?

– Мост! Переход под ним. Но там молодежь под гитару песни распевает.

– Не проблема, – успокоил меня Владимир Николаевич. – Иди, собирайся.

Я вернулся к фургону и постучал в глухую дверь. Та сразу сдвинулась в сторону, и сидевший у входа Селин спросил:

– Чё, как?