— Что с тобой, дочка?

Рядом остановилась женщина в темной пыльной одежде, с дорожным посохом и котомкой, где виднелись края румяных яблок. Маленькое окошко повозки не позволяло рассмотреть больше, да и то, что женщине удалось увидеть в нем плачущую пленницу, было уже само по себе удивительным.

— Нет, ничего… уже ничего. Все хорошо, спасибо.

— Не думала я, что в этой мирной стороне будет кто-то плакать. Ты тоже беженка?

— Нет, что вы, почему?

Только сейчас Флория припомнила странные разговоры погонщиков о войне на юге и толпах простолюдинов, заполонивших северные дороги.

— Я с юга, с Сидонии. Сейчас из наших краев все бегут, — вздохнула женщина. — На, возьми яблоко, съешь, а то, я смотрю, ты совсем осунулась.

Большое яблоко еле пролезло в окошко.

— Да, все бегут… Все надеются, что звери Улиаса их не догонят.

У Флории потемнело в глазах.

— Звери… кого?..

— Улиаса, правителя Септема, будь он проклят! Он привел зверей на нашу землю. Он открыл ворота своего города и дал корабли диким берберам.

Яблоко выпало из задрожавших ладоней, но Флория этого не заметила.

Женщина все рассказывала, иногда срываясь на плач, о бандитах, своей погибшей семье, уведенной в рабство дочери, и каждая ее фраза заканчивалась проклятиями… иуда… изменник… будь проклят… проклят. Флория не могла слушать, она закрыла глаза, обхватила голову руками и долго стояла так, очень долго, пока не пришел Артемий и не принес еду.

Он никогда не отличался особой проницательностью, поэтому ничего не заметил. Только обрадовался дивной перемене в поведении своей подопечной. Она сказала, что любит его. Что полюбила за время путешествия всем сердцем и поняла, что он именно тот мужчина, который ей нужен. Что только он сможет ее защитить и увезти из этой страшной страны как можно дальше. Уже близилась ночь, а Флория все не отпускала его, что-то ласково лепеча и обнимая, говоря сущие глупости, какие может говорить лишь ребенок или влюбленная женщина. Она говорила, что ей жалко его потерянного времени, что она видит, как он безответно любил ее мать, и хотела бы, чтобы на месте Флории он представлял ее. И тогда он снова достал свой подарок, разложил на полу, по отдельности — панцирь, наручи, наплечники, венец, — и потом долго смотрел, еле сдерживаясь, как она раздевается. Затем дрожащими руками разрезал веревки, связывающие ее ноги.

Только тогда она ударила его в горло.

Артемий захрипел, повалился на пол, пуская кровавые слюни. Она привязала его руки к напольному кольцу теми же самыми веревками, хотя в этом уже не было необходимости. Стала медленно одеваться. С трудом влезла в мамин панцирь, холодно отметив про себя, что матушка была малость постройнее. Наручи. Наплечники. Забрала у Артемия оружие и бумаги. Накинула сверху его меховой плащ. И вылезла наружу.