Его разбудили голоса.

— Может, не стоит…

Та женщина, Наоми. Миллер готов был обругать ее за то, что помешала спать, но разобрал в ее голосе нотки пусть не страха или гнева, но чего-то достаточно похожего, чтобы заинтересоваться. Он не шевельнулся, даже не стал целиком выплывать из забытья. Но прислушался.

— Приходится, — сказал Холден. Он говорил глухо, словно в горле стояла мокрота. — То, что случилось на Эросе… у меня на многое открылись глаза. Я слишком долго молчал.

— Капитан…

— Нет, ты дослушай. Когда я там сидел, думая, что мне остались полчаса шума игровых аппаратов, а потом смерть, я понял, о чем жалею. Понимаешь? Я вспомнил все, что хотел сделать, но не собрался с духом. Теперь я просто не могу об этом забыть. Не могу притворяться, будто этого не было.

— Капитан, — повторила Наоми, и те нотки в ее голосе прозвучали отчетливей.

«Лучше промолчи, бедолага», — подумал Миллер.

— Я люблю тебя, Наоми, — сказал Холден.

Пауза длилась не дольше удара сердца.

— Нет, сэр, — сказала она, — это не так.

— Люблю. Я знаю, о чем ты думаешь. Я перенес тяжелую травму и хочу снова почувствовать себя живым и восстановить связь с жизнью, и, может, отчасти так и есть. Но ты должна поверить — я знаю, что чувствую. И там я знал, что больше всего я хочу вернуться к тебе.

— Капитан, сколько мы прослужили вместе?

— Что? Точно не помню.

— Навскидку.

— Восемь с половиной рейсов — это почти пять лет, — подсчитал Холден. Миллер угадал в его голосе недоумение.

— Хорошо. И со сколькими из нашей команды ты за это время делил койку?

— Это важно?

— Не слишком.