Павлыш подошел к эстраде. Несколько часов назад он стоял здесь и ждал Марину Ким. Вокруг было множество людей, а Бауэр в черной сутане танцевал с зеленой русалкой…
К ножке рояля липкой лентой была прикреплена записка. На ней крупными квадратными буквами было написано:
«ГУСАРУ ПАВЛЫШУ».
«ГУСАРУ ПАВЛЫШУ».
Павлыш потянул записку за уголок. Сердце вдруг сжалось, что он мог сюда и не прийти. На листке наискось бежали торопливые строчки:
«Простите, что не смогла подойти вовремя. Меня обнаружили. Во всем я виновата сама. Прощайте, не ищите меня. Если не забуду, постараюсь отыскать вас через два года. Марина».
Павлыш перечитал записку. Она была словно из какой-то иной, непонятной жизни. Золушка плачет на лестнице. Золушка оставляет записку, в которой сообщает, что ее настигли, и просит ее не искать. Это вписывалось скорее в какой-то старинный, отягощенный тайнами готический роман. За отказом от встречи должна была скрываться безмолвная мольба о помощи, ибо похитители прекрасной незнакомки следили за каждым ее шагом, поэтому, опасаясь за судьбу своего избранника, несчастная девушка под диктовку одноглазого негодяя писала, обливаясь слезами, на клочке бумаги. А в это время избранник…
Павлыш усмехнулся. Романтические тайны произрастают на благодатной почве карнавала. Чепуха, чепуха…
Вернувшись к Салиасу в комнату, Павлыш принял душ и прилег на диван.
Его разбудил трезвон видеофона. Вскочив, Павлыш взглянул на часы. Восемь двадцать, Салиас так и не возвращался. Павлыш включил видеофон. С экрана улыбался Бауэр. В отглаженном мундире штурмана Дальнего флота, свежий, выбритый, деловитый.
— Ты успел поспать, Слава? Я тебя не разбудил?
— Часа три спал.
— Слушай, Павлыш, я говорил с капитаном. Мы идем с грузом к Эпистоле. По судовой роли у нас есть место врача. Можешь полететь с нами. Ну как?
— Когда стартуете?
— Катер уходит на стартовый пункт в десять. Успеешь?
— Да.
— Ну и отлично. Кстати, я уже сообщил диспетчеру, что ты летишь с нами судовым врачом.
— Значит, наш разговор был пустой формальностью?