– Так! Стоп! – Денис поднял руки, останавливая волну профессорского сарказма. – Вы хотите сказать, что я могу опять туда вернуться? И все это повторится снова и снова? Сколько колебаний может еще совершить гипербола?

– Не знаю. Может, она уже затухла или же ее хватит еще на пару периодов. Не знаю.

Денис застонал и схватился за виски. Головная боль всегда начинала зарождаться отсюда.

– Профессор! Иван Степанович! Вы должны это прекратить! Иначе, клянусь, я вас прикончу. Я хочу жить нормальной жизнью, а не брыкаться по прихоти вашей гиперболы.

– Поздно.

Не сдержавшись, Денис вскочил и навис над профессором:

– Что поздно?! Вы же что-то говорили насчет какого-то скафандра, защищающего от временных колебаний? Я отсиделся бы в нем, пока гипербола не затухнет окончательно.

– Ты не понимаешь. Все кончено.

– Как кончено? А я? Я еще живой, а значит, все только начинается!

– Сядь и выслушай! – Иван Степанович вмиг осунулся, из полного сарказма старика превратился в серую мумию. – Я здесь уже никто. Они подняли меня на смех! Эта бездарность плевала мне в спину.

– Подождите-подождите! Я еще не понял, о ком вы, но уверен, что все не так плохо. Выход всегда есть, и уж кому, как не вам, его искать! Я читал, что по этому поводу говорил Конфуций: «Если тебе плюют в спину, значит, ты идешь впереди!» А Конфуций жизнь знал.

– Что?

– Говорю, таков закон жизни, что все будет хорошо!

– Что ты знаешь о жизни, мальчишка? Этой жизнью правят страх, зависть и ненависть. Серость всегда будет душить гениальность. А он был гений!

– Он – это кто?

– Великий гений, которому я недостоин даже сметать пыль с ботинок.

– А-а… я уж подумал, что это вы так скромно о себе. А этот гений может мне помочь?

Внезапно Иван Степанович ушел в себя и умолк. Глаза его закатились, и он, беззвучно шевеля губами, принялся спорить с невидимым собеседником. Этот спор вернул на его щеки нездоровый румянец, и, казалось, он сейчас, брызгая вокруг слюной, сорвется на крик. Денис встал, обошел кресло и выглянул в окно.

Профессор никак на него не реагировал, и тогда он захотел подойти и хорошенько его встряхнуть, но Иван Степанович неожиданно произнес, ни к кому не обращаясь:

– Я его убил. Но убить гения невозможно. Его невозможно пережить, невозможно обокрасть или предать забвению. Потому что он гений. А они все бессмертны.