Рутинная подготовка к предстоящему сражению, обычно не вызывавшая у Гая Флавия Фортуната никаких эмоций, сейчас отчего-то раздражала и немного смешила наварха «Фортуны». Целая эскадра против трех кораблей! Столько шума из ничего. Потому что «Аквила», «Либертас» и какая-то мелочь пузатая, не удостоенная запоминания рубиконовского агента — это не угроза, а насмешка над военной мощью Республики. Нет, разумеется, народного трибуна, вставшего на сторону бунтовщиков, так просто со счетов не скинешь, но чтобы внезапно такой шок и трепет? Волна, поднятая коллективной истерикой сенаторов-оптиматов, докатилась не только до мостика флагмана, а неприятный осадок остался не только на мраморных стенах Сената. Чего стоила речь божественного Публия Эмилия, которой он удостоил Фортуната. Трехмерная проекция брызг слюны живорожденного так и летела в разные стороны из сенаторских уст. Гай Флавий речам внимал молча, но чувствовал каждым своим генмодифицированным нервом жесточайшее отвращение к давнему покровителю. Редкое ощущение для плебея, незабываемое.

— Ты должен уничтожить этих выродков на месте, мой Флавий. Без колебаний, без сомнений, без сожалений! — взвыл Публий Эмилий.

«Какие страсти, и только лишь ради того, чтобы плебей выполнил работу, для которой появился на свет? — вяло отметил про себя Фортунат, старательно не замечая проекционных слюней. — Надо же, какая честь».

— Я понял, — ответил он и бестрепетно встретился взглядом с патрицием.

Стандартным часом ранее наварх квинквиремы имел сомнительную радость от беседы с самим Клавдием Пульхром. Тот не плевался и пламенностью речей не страдал, зато как никто иной умел одной фразой превратить умного собеседника в дерзкого дурачка, а искателя справедливости — в доносчика. Глава оптиматов просто обожал доминировать, а потому виртуозно умел дергать людей за невидимые ниточки. Гаю Флавию потребовалось немало лет, прежде чем он позволил себе увидеть истинное положение дел. Спорное, весьма спорное удовольствие, в то время как все вокруг искренне убеждены, что живорожденные мудро правят народом Республики во имя, так сказать, и на благо. А если так, то на что вообще рассчитывают мятежники? Этот вопрос не давал Гаю Флавию покоя вот уже которые сутки. Положим, взбунтовавшийся народный трибун Публий Клодий Пульхр — плебей лишь номинально, и уж он-то в курсе методов собственного деда, и каково истинное место плебеев, знакомо ему не понаслышке. Гай Ацилий Курион — живорожденный, по которому проехалась вся махина государства, ободрав до костей и оставив без малейших иллюзий. И еще этот… как его бишь? Дефектный на всю голову Марций Аквилин. Это он-то пример пламенного мятежника? Не смешите моих гетер, квириты. Стоило Гаю Флавию вообразить себе Марция, в Слиянии управляющего биремой, как у него начиналась икота. Понятное дело, в присутствии собственного префекта он помалкивал. Фортуната — женщина суровая, шуток насчет своей фамилии не понимающая, может сгоряча и руку сломать.