Веррес продолжал что-то бормотать себе под нос. Литус карабкался наверх за ним, думая, что не все ладно у храмовников в головах, неужели нельзя было вырубить в глине ступени да подбить их досками? Вон сколько досок. Справа от часовни, в десяти шагах, покосился древний сарай, ну так крыша его дощатая не прогнила еще вроде? Разбирай да пили. А если просмолить, так и не на один год хватит. А уж по уму можно было бы и камнем выложить.

У сарая стоял человек. На нем был кафтан или рубаха до колен, которая от времени пошла распускаться, рассыпаться бахромой, но на худых плечах одеяние еще держалось, хотя и похлопывало на ветру. Точно так же и седые волосы человека рвались с его полулысого черепа. Старик стоял неподвижно, лишь иногда переступая на одном месте, и поворачивал голову вслед за каждым, проходящим вдоль каната.

– В глаза не смотреть, – предупредил, обернувшись, Веррес. – Эта мерзость тут и месяца нет как выползла, прочистили ее уже немного, но не хочешь глотать дерьмо, не смотри в глаза. Никогда!

Литус опустил голову, но, уже взобравшись на косогор, не удержался, бросил быстрый взгляд в сторону старика, наткнулся не на глаза, а на запекшиеся черные ямы на их месте, но и того хватило. Дрожь пошла по ветхому телу. Локти старого пошли вверх, руки изогнулись огрызками крыльев на уровне плеч, и сам старик, шаг за шагом, заковылял к бастарду.

Сразу два багра уперлись ему в глазницы, и покуда старый месил ногами скользкую глину, пытаясь справиться с неожиданным препятствием, еще один храмовник саданул по горлу обратной, заточенной стороной крюка. Шея перерубилась, как трухлявый ольховый ствол. Ноги продолжали идти вперед, но тело старика опрокинулось, упало и тут же завязло в глине, продолжая трепыхать руками и ногами. Храмовники стряхнули с багров страшную добычу и подтолкнули окаменевшего бастарда в спину.

– Слушай, – зло прошипел через плечо Веррес, – все, что ни говорю, слушай. Когда пятки запекутся, спрашивать некогда будет, говорить нечем, слушать нечем! Не смотреть в глаза!

Под ногами валялись останки подобных ходоков. Вот показался край вымазанного в глине – цвет в цвет – балахона паломника. Литус взглянул на лицо несчастного. Глаза его вылезли от ужаса из орбит, горла и части щеки не было, словно зверь выдрал их, вонзив клыки. Литус поднял глаза. Цепочка паломников шествовала впереди. Над головой ползли низкие облака. Такие низкие, что даже древний колодезный журавель окунал в них клюв. И Уманни, до которого оставался пяток лиг, тоже тонул в облаках, и крыши изб, выстроившихся вдоль натянутого каната, упирались в облака, и у каждого крыльца стояли люди, подобные тому же старику. И ждали. Запах тлена шибал в нос.