— Мы все опасны не только для себя, но и для окружающих. Подумай об этом. Сама идея Большой Охоты опасна для каждого из нас и для всех вместе. И даже для окружающих. В общем, она ничем не лучше и не хуже Ольгиного маниакального свободолюбия. По большому счету это одно и тоже. Мы хотим свободы от биотехов, а для нее биотехи — лишь частный случай более общей свободы.

Не дожидаясь ответа, я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я знал, что Ольга сразу спросит, как прошел разговор. Мне не хотелось ей лгать, но и правду рассказать я не мог, поскольку Ольга сильно расстроилась бы, решив, что считаю ее сумасшедшей. Поэтому я не спешил. Я брел по коридору, и во мне набирало силу понимание того, что именно из-за болезненной любви к свободе Ольга не подпускает меня на более короткую дистанцию в личных отношениях. Может быть, она и не была от меня без ума, как я от нее, но в любом случае чувствовалось, что я для нее не противен как мужчина, и даже больше того. Часто ей было со мной приятно, в этом тяжело ошибиться. Но она боялась, что если сама посчитает себя моей женщиной, а меня своим мужчиной, то потеряет какую-то часть свободы. А свобода была для нее… всем. И это было, судя по всему, неодолимым препятствием. Глухой железобетонной стеной, которую не взорвать никакой взрывчаткой. Точнее, для взрыва стены потребуется такая мощность взрывчатки, что уничтожена будет не только стена, но и все, что ею защищено. То есть если удастся сломать Ольгино свободолюбие и как-то добиться от нее внятного «да», то это будет уже не Ольга. Не та, которую я так люблю. Мне этого не хотелось. Наши отношения складывались на очень зыбкой основе, любое неосторожное движение могло их разрушить. И я, не боявшийся почти ничего, боялся этого разрушения до судорог тела.

Ольга ждала меня в каюте. С первого взгляда было видно, как она волнуется.

— Ну что?

— Борис объявил общий сбор, — ответил я. — Просил не опаздывать.

Она опустила голову. И ничего не стала выспрашивать. У меня отлегло от сердца. Я осторожно подсел рядом и обнял ее за плечи. Очень хотелось взять на себя хоть часть ее тревог, волнений, стыда и боли. Хотелось оградить ее от всех жестокостей мира, прикрыть ладонями и согреть дыханием. Я испытал такой неожиданно острый приступ нежности, что не удержался и коснулся губами ее уха. Так осторожно, как только мог. Не столько губами, сколько дыханием. Ольга не отстранилась. Напротив, она склонила голову в мою сторону и прижалась ко мне плечом. Мое сердце чуть не выскочило из груди, мощно ударив изнутри в ребра. Я опустился губами ниже, провел по шее, сразу заметив, как затрепетала под кожей жилка от участившегося пульса.