Я так и заснул — в одежде, уткнувшись в подушку лицом. Я боялся, что во сне вновь окажусь в нейросети, снова испытаю тот необъяснимый ужас, который едва не лишил меня рассудка, однако мне ничего не приснилось.
Утром на экране суазора светилось напоминание о новом сообщении.
Голова у меня раскалывалась от боли, а горло воспалилось. В комнате было нечем дышать — я не включил на ночь кондиционер, не открыл окно, — и почти весь воздух в тесной квартире вышел, оставив лишь пыль и запах старых, никому не нужных вещей.
Однако первое, что я сделал — это поднял с пола суазор и прочитал:
"Я не хотела отвечать, но всё-таки отвечу. Я не обижена на тебя. Смысл обижаться, когда прошло уже столько времени. Но зачем нам встречаться? О чём ещё ты хочешь поговорить? У меня — своя жизнь, у тебя — своя. Пусть всё так и будет".
Я был рад даже такому ответу.
Я набрал её номер.
Раздались гудки.
Я был уверен, что она не ответит, но она ответила. Гудки смолкли, и несколько секунд стояла напряжённая тишина — я даже слышал её дыхание, — а потом, вздохнув, она произнесла…
40
40
Я не мог заставить себя пошевелиться. У меня даже не получалось сделать глубокий вздох. Я был уверен, что с правого плеча содрана кожа и боялся коснуться этой открытой пульсирующей раны.
Синтетическая ткань неприятно липла к телу.
Я лежал в темноте, о которой мечтал, одурев от постоянного света, но теперь темнота напоминала мне зияющую пустоту нейросеанса, когда вокруг тебя нет ничего, и в то же время есть всё, о чём ты только можешь помыслить.
Красный глазок камеры тускло горел где-то вдали, и этот тонущая во мраке песчинка света была единственным, что как-то связывало меня с реальностью, не позволяло мне сгинуть в обступающей меня темноте.
Я думал, что умираю.
То, что они сделали со мной — эта инъекция или разряд, который выстрелил имплантат в правом плече — оказалось слишком сильным и едва меня не убило. Кто-то не рассчитал напряжение или дозу, и теперь мне уже не восстановить сил. Быть может, они даже сделали это специально — как эвтаназию для неизлечимо больных. Я был почти благодарен им за это. Наверное, именно поэтому они выключили свет. Всё, что мне оставалось — лишь перестать держаться за угасающий огонёк вдали и закрыть глаза.
Но потом дыхание восстановилось. Я даже смог приподняться на кровати и коснулся кожи на правом плече. Никакой раны не было. Боль стихала.
Послышался сухой электрический треск, и стены моей камеры стали медленно наливаться светом.