Герцог внезапно выгибается дугой, глаза стекленеют, руки теряют оружие… Вскрикивает Елена, отскакивает в сторону. Окровавленная рубашка.

Карл беззвучно валится вперед. В спине — загнанный по рукоять стилет. Позади герцога — рослая и широкоплечая фигура.

Салим прыгает и ловит Елену у самого пола.

— Я его по-нашему, по-простому, — говорит Голос, наклоняясь и выдергивая нож из тела. — В печень. И кричать не может, и руками дергать… Вот так.

Сад. Взметаются в небо яблони, зеленой волной накрывая скамьи, горожан, сидящих на скамьях, стайки детей, играющих в прятки, — солнце над всем этим и июльская дневная неспешность. Зной.

— Вы с ним очень похожи. Ты и Вальмир, — звук ее голоса утоляет жажду лучше, чем родниковая вода. — Та же честь, несгибаемое достоинство, то же упрямство…

Смешок. Салим чувствует, как нежные пальцы перебирают его волосы, теребят ухо, проводят по виску.

— У-у… Медвежонок наш совсем седой!

— Я не медвежонок, — с притворной обидой говорит он. — И не седой. Я светло-русый.

Елена смеется, дергает его за ухо.

— Ага! Упрямый, — она вздыхает, пристраивается у него на плече. — Оба вы упрямые. Скажи, он всегда был такой?

— Упрямый? Всегда.

— Да нет же! Ты никогда не чувствовал в нем… некую хрупкость?

Он задумывается.

— Нет… и да. Но это не было слабостью.

Мимо пробегают двое пацанов, крича и размахивая руками. Охрана — неприметные молодцы в серых плащах — провожает их взглядами.

— Глупые вы, мужчины. Все меряете с петушиного насеста. Сильный, слабый… Не это главное. Хрупкость — это когда человека не может сломать никто, кроме него самого… Что с тобой?

Усилием воли он разжимает ладонь, отпускает фибулу. На ладони — четкий отпечаток: круг с ясно различимой ломаной линией посередине. С одной стороны линия заканчивается подобием острия…

— Первое слово дороже второго! — звучит вдалеке детский голос.

— Салим? Что это?