Он позволил уговорить себя, чтобы Лео сохранили жизнь и не калечили. И даже вернули мне живым и здоровым. И протянул руку, требуя Морскую Свирель. Тогда я, заподозрив всё-таки в тот момент что-то неладное, заикнулся было о том, что пусть сначала привезут Лео. Но посол спросил меня, неужели я не доверяю слову помощника Сына Чёрного Дракона? Спросил с такой надменностью и сдержанной яростью, что я, испугавшись, что своим оскорбительным недоверием сорву только что состоявшуюся договорённость, немедленно отдал ему Морскую Свирель. Сухо кивнув, посол с видом оскорблённого достоинства удалился.

А я, идиот, стал ждать возвращения Леардо. Слуги, видя, в каком я состоянии, старались лишний раз не попадаться мне на глаза. Но я, сгорая от нетерпения, поминутно требовал кого-нибудь к себе и спрашивал, не привезли ли Лео. На меня смотрели с болезненной и брезгливой жалостью, как на ребёнка-дебила, и отрицательно качали головой. Я уже тоже давно всё понял, но не желал признаваться в этом себе, гнал от себя страшную догадку и всё требовал и требовал известий.

В конце концов я всё-таки получил письмо, в котором мне сухо сообщалось, что, учитывая моё раскаяние в безнравственном поступке моего слуги и мои нижайшие просьбы о его помиловании, Сын Чёрного Дракона решил проявить свою безграничную милость и на время приостановить казнь Лео. Ни о каком возвращении его не может быть и речи. Он будет находиться в заточении как заложник, и при малейшем моём недружественном или даже просто недостаточно почтительном поступке по отношению к великому народу Чёрных Колдунов, казнь Лео будет немедленно возобновлена.

Мир померк у меня в глазах. Всё было кончено. Я потерял своего друга. Из-за собственного идиотизма. Придурок. Кретин. Дебил. Теперь Леардо мучают эти проклятые уроды, так ловко облапошившие меня. И мучения его оказались напрасны. Его подвиг из-за меня оказался напрасным. Чёрные Колдуны, это олицетворение самого Зла, не понесли абсолютно никакого для себя урона. И кровь теперь начнёт литься ещё больше. И сделать теперь уже ничего нельзя. А если и можно – сам я, дебил, без помощи Леардо ни за что не додумаюсь. А Леардо, у которого можно было попросить совета, кому можно было, единственному в этом мире, безгранично доверять, его я уже больше никогда не увижу. И не узнаю, что с ним на самом деле. Какие мучения он испытывает. Живой ли он вообще…

На меня навалилась глухая апатия, душа омертвела и уже даже перестала воспринимать боль. Я ничего почти не чувствовал сквозь охватившее меня тоскливое безразличие ко всему на свете. Всё было кончено, всё потеряло смысл. Не хотелось ничего, ни на что не было ни сил, ни желания. Даже на то, чтобы умереть. С каким-то тупым удивлением я видел, что вокруг меня продолжается какая-то жизнь, люди что-то говорят мне, ожидают каких-то ответов от меня… Зачем, для чего? Неужели они не понимают, что всё кончено? Что из-за моего идиотизма произошло такое, что уже ничем не исправить? Что теперь, что бы я ни делал, что бы ни говорил, уже просто не может быть впереди ничего хорошего, ни для меня, ни для тех, кто имел несчастье связать свою судьбу со мной?