— Скажи ей, что она хорошая, — улыбнулся он. — Скажи ей, что я ей очень благодарен, но что за меня просить не надо.

Данван перевёл не сразу. Он довольно долго мерил Олега взглядом с прищуром, потом, не отрывая от него взгляда, перевёл. Девчонка затараторила, парень на неё прикрикнул и, взяв за руку, потащил прочь. Она не слишком упиралась, но, обернувшись, крикнула:

— Я просить! Оттец тьебя отпустит!

Олег поймал себя на том, что всё ещё улыбается. Интересно, мать Чужого не была похожа на эту девчонку? Может быть, она тоже когда-то пожалела взятого в плен славянина… Олег тряхнул головой. Не расслабляться! Никто его отсюда не отпустит и не вытащит. Похоже, это всё. Олег отошёл, к лежаку, повторил вслух:

— Всё, — и помотал головой. Слово оказалось страшным, у него был вид бездонного колодца, из которого выползал Страх. Мальчишка с неожиданным отчаяньем огляделся. Что, неужели и правда — всё?! Больше не будет ничего, совсем ничего: ни весны с зелёной травой, ни Бранки, которую он познакомит с родителями, ни лета, ни огромного количества других лет, которые у него были в запасе ещё несколько часов назад?! — Не хочу, — сказал Олег. И подумал: отвечу на все вопросы, всё скажу, о чём спросят, сам расскажу — мне же всего пятнадцать лет, я хочу жить! Просить буду, умолять — не могут же они не пожалеть?

Олег подошёл к умывальнику, откинул его, пустил воду и под её журчание тоскливо подумал: обманываю сам себя. Сказочками обманываю. Скоро (или нескоро, это не важно) придут. Отведут его куда-то и будут пытать. А он будет молчать, потому что НЕЛЬЗЯ рассказывать то, что он знает. И через несколько дней он умрёт от пыток.

Ах, Бранка-Бранка, вот и погубила, нас с тобой наша любовь. Если бы я ушёл раньше, не дожидаясь, когда за мной приедут, ушёл через Дорогу! Но… что теперь.

Как говорил незабвенный Питер Пэн: «Может быть, смерть — это самое великое приключение.» Олег запретил себе надеяться и стал ждать. Стоя возле работающего умывальника, всё равно — чего. Еды, допроса — чего угодно. Он больше не боялся. Всё-таки он немало умеет. Больше, чем они могут себе представить.

И пытать себя он не даст.

В коридоре всё время было пусто, оттуда не доносилось звуков, словно во всей тюрьме и был один заключённый. Поэтому шаги Олег услышал издалека — и чутьём понял: за ним. Оторвался от стенки, закрыл воду, закинул на место умывальник. На миг мелькнула глупая надежда — любящий отец упросился… Но у входа возникли двое данванов — в полной форме, хорошо знакомой по войне. Отличали их только две вещи: золотые фигурки грифонов на шлемах и яркие, красные с чёрным и золотым, наплечники. Офицеры? Да нет, скорей уж — гвардейцы какие-нибудь. Один из них провёл ладонью в гофрированной краге слева от проёма и указал стволом — выходи. Второй держался сбоку и сразу взял Олега на прицел, едва тот переступил порог камеры.