Но впрочем, они ведь не занимались любовью с богом — и его обличьями.

Их не учили, как прощать и подчиняться, хотя постепенно обучались и они. Серве часто замечала, как он тонко, незаметно наставляет их. Это было поразительно: смотреть, как бог просвещает людей.

Даже сейчас он учил их.

— Нет, — гнул свое Ахкеймион. — Мы, колдуны, отличаемся от прочих нашими способностями, как вы, знать, отличаетесь происхождением. Какая разница, видят ли окружающие в нас колдунов? Мы то, что мы есть.

— Ты уверен? — спросил Келлхус.

Глаза его улыбались.

— Что ты имеешь в виду? — резко отозвался Ахкеймион.

Келлхус пожал плечами.

— А если бы я сказал тебе, что я такой же, как ты?

Ксинем метнул взгляд на Ахкеймиона. Тот нервно рассмеялся.

— Как я? — переспросил колдун и облизал губы. — Это как?

— Я вижу Метку, Акка… Я вижу кровоподтек вашего проклятия.

— Ты шутишь, — отрезал Ахкеймион, но голос его прозвучал как-то странно.

— Вот видишь? Мгновение назад я ничем не отличался от тебя. Разницы между нами не существовало до тех пор, пока…

— Ее по-прежнему не существует! — звенящим голосом выпалил Ахкеймион. — И я это докажу!

Келлхус изучающе посмотрел на колдуна; взгляд его был заботливым и встревоженным.

— И как можно доказать, кто что видит?

Ксинем, сидевший с невозмутимым видом, хохотнул:

— Что, получил, Акка? Многие видят твое богохульство, но предпочитают об этом не говорить. Подумай об общине лютимов…

Но Ахкеймион вскочил на ноги; он был перепуган и сбит с толку.