Он следил за этим, пока не почувствовал, что не может больше этого видеть.

Найюр изначально был осведомлен о способностях Келлхуса; он знал, что Священное воинство окажется во власти дунианина. Но знать и наблюдать — это две разные вещи. Найюру не было дела до айнрити. И все же, когда он видел, как ложь Келлхуса расползается, словно язва по коже старухи, он ловил себя на том, что боится за них — боится, хотя и презирает их. Как они из кожи вон лезли, подольщаясь, пресмыкаясь, раболепствуя. Как они унижались, и юные недоумки, и матерые воины. Просительные взгляды и умоляющие лица. О Келлхус… О Келлхус… Шатающиеся пьянчуги! Изнеженные, как бабы! Неблагодарные! Как легко они сдались!

И прежде всего это относилось к Серве. Смотреть, как она поддается, снова и снова. Видеть, как ее рука скользит меж бедер дунианина…

Неверная, вероломная, заблудшая сучка! Сколько раз он должен был ударить ее? Сколько раз он должен был ее взять? Сколько раз он должен был смотреть на нее во все глаза, ошеломленный ее красотой?

Найюр сидел на носу, скрестив ноги, смотрел на дальний берег, вглядывался в тень меж деревьев. Он видел отряды всадников — похоже, их там были тысячи, — сопровождавшие флотилию в медленном движении вниз по течению.

Воздух был неприятно влажный, промозглый. Беспокойные голоса разносились над водой: айнрити с разных плотов перекрикивались, по большей части обмениваясь шутками. Вокруг было видно слишком много голых задов.

— Вы только гляньте на эти задницы! — крикнул какой-то остряк, наблюдая за кианцами, скопившимися на противоположном берегу.

— Меня это достало! — проорал кто-то с соседнего плота.

— Что тебя достало? Язычники?

— Нет! То, что я в заднице!

На миг могло показаться, будто это сам Семпис зашелся громовым хохотом.

Но когда какой-то придурок оступился и упал в реку, настроение изменилось. Найюр видел, как это произошло. Этот тип сперва ударился об воду плашмя, а потом, поскольку на нем были доспехи, просто продолжил погружаться, и вскоре его потрясенные товарищи не могли разглядеть в воде ничего, кроме собственных отражений. Фаним на другом берегу разразились воплями и улюлюканьем. Пройас выругался и крепко обложил всех вокруг, кто оказался на расстоянии слышимости от него.

Некоторое время спустя принц оставил Келлхуса и протолкался на нос, к Найюру; глаза его сияли по-особенному. После разговора с Келлхусом так сияли глаза всякого, как будто человек только что пробудился от кошмара и обнаружил, что все его родные целы и невредимы.

Но в его поведении ощущалось нечто большее, скорее слишком ревностный дух товарищества, чем тень страха.