А у нас — ни артиллерии, ни даже «ПТР». Одни гранаты. Да разве можно гранатой немецкий танк остановить?

Танков в тот раз не было. А напоролась на нас, судя по всему, немецкая моторазведка -три мотоциклиста, два бронетранспортера и грузовик. И длился мой первый бой всего-то несколько минут — подбили мы им два мотоцикла из трех и один бронетранспортер. То есть бронетранспортер-то мы даже и не подбили — у него мотор заглох, а немцы с ним возиться не стали, бросили.

Ну а я, я — как все, стрелял и даже не в белый свет, а по серым фигуркам, и падали они, только разве разберешь — твоя это пуля была или чужая? Я так Дарсолане и сказал.

— А потом?

— А что потом? Потом уже не первый бой был.

Так, чтобы уж совсем уверенно сказать — мои, это разве что через неделю было, когда я у раненого пулеметчика «Дегтярев» забрал. Вот тогда уж точно эти серые фигурки от моих очередей наземь валились, только мне важней были не те пять-семь, которые, скошенные упали, а то, что остальная цепь тоже залегла, а значит, опять атака у фрицев захлебнулась. Пятая за день.

— Сергей, а в первом бою… что было самое главное?

— Главное?

Ну и вопросики у ее высочества…

— Главное — что врагов можно убивать.

Да. Пожалуй, именно так. Конечно, мы это и так знали, но… когда комроты вызвал добровольцев и я встал… и мы пошли, и увидели вблизи перевернутые мотоциклы… придавленный коляской труп пулеметчика… и другие трупы, в серых, мышастых мундирах, лежащие в такой же серой пыли… это было совсем другое.

А через полчаса начался минометный обстрел, и за несколько минут огневого налета рота потеряла восьмерых убитыми и ранеными. Затем немцы пошли в атаку.

— Малахов? -Да.

Что-то все-таки в огне завораживающее есть. Вот и сейчас засмотрелся я в этот костер и вроде бы выключился на секунду.

— Расскажи мне… о войне. О вашей войне. Ох, думаю, высочество, ну и просьбочки у тебя!

— Тебе лет-то сколько? — спрашиваю. — А, ваше высочество?

— Ва-а-первых, Малахов, — надменным таким голосочком говорит принцесса и еще слова нарочно так растягивает, точь-в-точь, как рыжая моя, ненаглядная, когда злится, — спрашивать даму о возрасте — неприлично. А во-вторых, я первая спросила.

— А в-третьих, высочество, лет-то тебе сколько? Вот интересно, соврет — не соврет?

— Во… Семнадцать.

— Эх ты, — говорю, — высочество. Ну что ей, спрашивается, рассказать?