— Да.

— Страшный человек?..

— Просто у него работа страшная.

— Он был твоим другом?

— А ты, смотрю, все знаешь… Нас с ним обоих опасными считали.

— А зря?

— Не зря, Кот. Только все не Скара боялись, а себя. Про меня ты и сам знаешь…

— Ты меня чуть не утопил тогда…

— Кот, хватит тупить. Открой мне доступ — посмотрю что к чему.

— Знаешь, Айнер, у вас сложно не бояться ни себя, ни других, если надо думать о том, о чем ты думаешь… Если ты такие мысли не запишешь — ничего, если запишешь — тебя накажут. А если еще и передашь кому-то, о чем ты думаешь, если ты думаешь не о том, о чем надо…

— Кот…

— У нас есть свобода мысли.

— У вас общества нет. Есть общество — нет свободы мысли. А жесткость ограничений свободы показывает силу общественного единения.

— Ух ты…

— Общество от распада удерживает правило — ты можешь думать обо всем либо один, без других, либо не один, среди других, которым без разницы, о чем ты думаешь. При военном положении применяют первый вариант. И чем хуже обстановка, тем жестче его применяют.

— Почему тогда у вас в законах четко не прописано, о чем думать можно, а о чем нет, о чем говорить можно, о чем нельзя?.. То, что это не оговорено, не справедливо. Это возмутительно. Сплошной парадокс. Откуда простые люди могут это знать?..

— Парадокс был бы, если б мы освобождали от ответственности тех, кто не знает закон.

— А откуда его знать?

— От утвержденного главкомом свода законов. Читать учат при первичной загрузке данных — это на случай, если кто-то забудет, что и законы в его память были заложены изначально.

— Это сложно. Это тонкости. А это уже — политика. Крысы в таких вещах разбираются — они не меньше ваших генералов Совета знают. А вот мы, коты, ничего в этом не смыслим.