Заслышал сдержанный плачь Агнешки, подошел к ней, пригасил экран и оперся на спинку стула, склоняясь над ней… над ее хрупким плечом, осыпанном золотом ее волос. Она старается незаметно отереть глаза.

— Прочла?

— Вольф, я… Этот человек… Это ужасно… Он же прав и… Он подвергается опасности… Они же настигнут его и… Только что мы можем сделать?..

Я криво ухмыльнулся и сощурил косой глаз, хватая и стаскивая со стула девушку. Кружу ее, растерянную, и свечусь — ведь вокруг меня летают солнечные лучики ее волос.

— Вольф, хватит… Как ты можешь веселиться, когда кто-то мучается?

— Так же, как страдать, когда кто-то радуется!

— Вольф, ты же читал!.. Ты читал, в какой беде оказался этот благородный человек! Мы не можем не думать о нем, мы должны что-то сделать! Только нам нечем ему помочь!

Посадил ее себе на колени, утопая в ее волосах и впиваясь в ее шею поцелуями.

— Как же, нечем? Тебе есть, чем…

— Вольф, не трогай меня. Я прочитала его послание и… Я не могу думать ни о чем другом, кроме него… кроме горя и беды этого человека. Хватит, Вольф.

— Ты же сказала, что только и можешь думать об этом благородном человеке и его беде, — выходит, можешь думать только обо мне и моей беде, а моему горю ты помочь можешь.

Агнешка, негодуя, гордо вскинула голову, останавливая мою руку.

— Вольф, у тебя только одна беда на уме всегда!

Я ей в ответ вскинул отчасти выжженную кислотой бровь.

— Точно — одна. Но она не на уме, а… А на уме у меня их, как ос в улье.

— Вольф, я не поняла… Это что, ты написал? Ты это написал?!

— А то. Мое сочинение.

— Это что, еще одна твоя шутка, Вольф? Я ненавижу твои шутки, Вольф!

— Нет, я проверил просто, как ты среагируешь. Прямо так, как надо, среагировала — я прямо в точку попал.

Не позволил ей соскользнуть у меня с колен, и она возмущенно сверкнула на меня глазами. Правда, долго взгляда на мне она не удержала — отвела глаза, ненамеренно содрогнувшись.