А по затылку крепко наподдали веревочной подошвой сандалии:

– Я сказал – вон отсюда! Вон, вон! – Свои увещевания Рами сопровождал чувствительными пенделями в плечо и в ухо.

– Не пойду-уууу! – выл Антара, бестолково закрываясь ладонями.

Волосы на темечке чувствительно сгребла железная пятерня:

– Антара, я тебя сам убью.

Сглатывая ком ужаса, юноша посмотрел в нечеловеческие глазищи.

– Не пойду, – выдавил. – Что я Абле скажу? Не хочу, чтоб смеялась.

Пятерня медленно отпустила.

– Умирай, если хочешь, – бронзовый голос сумеречника обдавал презрением, как зимний дождь холодом.

Подбирая присыпанное пылюкой копье, Антара услышал удаляющийся стук копыт.

– С бабами в шатрах не останусь… – упрямо прошептал он, утер слезы стыда и в отчаянии полез на кобылу.

И снова нагнал Рами – очень быстро.

На окраине становища в прыгающем факельном свете голосили и орали в десяток глоток, в реве заходились дети.

– Антара-аааааа!.. мама-ааааа!..

Ага, это Нуман бежит, все мордашка мокрая от соплей.

– Маму увезли-иии… это не кайсы-ыыыы…

Что это не кайсы, Антара уже понял.

– Связали, во вьюк положили-иии…

На шее Нумана болтался обрывок веревки. К его боку прижимались еще двое – дочка и мальчик тети Сафийи, их тощие шеи спутывал длинный ремень, а на кончике ремня, задирая подбородок, тащился еще и мелкий зареванный Ясир из соседнего шатра. Все четверо ревели, как зарезанные, и размазывали по лицам сопли, слезы и грязь.

– Нуман, хватит плакать, ты мужчина. Развяжи их, – строго сказал Антара с высоты кобылы.