Зал загудел и замер.

Сухой, тощий Иллгмар странным образом оказался преисполненным истинной страсти.

Он похотливо, по-козлиному, поглядывал на Ию, и пел.

И пел неплохо.

Но Ия шепнула: «Какая тоска…»

«О чем ты?»

«Разве ты не видишь? Мы в пещерах. Мы ничего не можем. И по слабости своей, считаем все это жизнью».

«А какой она должна быть? Мы же всегда живем только в сегодня».

«А нужно жить в завтра! В завтра!»

«Не вздумай заплакать, – шепнул я. – Говори, что хочешь, пей, даже напейся, только не вздумай заплакать. А лучше объясни, как все это у вас получается. Как можно прикурить прямо из воздуха? Ты тоже умеешь?»

«Так, кое-что… – неохотно ответила Ия, успокаиваясь. – Ты сам этому научишься. Тебе от этого не уйти». – Она напряглась, и наполовину опустошенный фужер доктора Бодо Иллгмара вдруг сам по себе развалился на две части.

Доктор Бодо Иллгмар оборвал пение и сказал по-русски:

– Какая неловкость.

Зал загудел с еще большей силой.

Доктор Бодо Иллгмар вновь впал в мрачность. Ван Арль живо беседовал сквозь решетку, разделяющую кабины, с киевлянами.

Ия взяла меня за руку.

Она хотела выговориться.

У Юренева, понял я, все началось в вагоне поезда Бийск – Томск.

Юренев возвращался с Алтая злой, стояла непроглядная ночь, залитая тусклым осенним дождем. При сумрачном свете он слышал за стеной купе женский плач, вопли ребенка и мужской голос, кроющий все матом.

Безнадежность.