В раме окна, под кровавым париком дрожащего солнца, над медленно мрачнеющей зеленью больничного парка (он ясно различил их) в воздухе обозначились светящиеся красные буквы.

— Вы видите? — спросил Он скульптора.

— Да, мистика, но факт, вижу.

— Что там написано, вы действительно видите?

— Ну конечно, вижу, по-русски написано…

— И что же? — Денис Александрович все же надавил кнопку, в коридоре вспыхнула лампочка.

— Там написано: «Следующий!»

ПРИХОДИЛА МАРИЯ

ПРИХОДИЛА МАРИЯ

Приходила Мария… Мария с младенцем на руках.

«А младенцу-то уже тридцать три! — медленно, как январское облако, проплыла сквозь видение живая мысль. — Впрочем, когда после восьмого они идут в ПТУ, очень трудно посчитать возраст».

Мария кормила дитя белой, как облако, свежей грудью, и у него изо рта все время вываливалось красное живое солнышко.

Денис Александрович открыл один глаз. Край подушки, над которым повисала белая черта подоконника, тоже ему что-то напоминал.

Ощутив над белой чертой непробиваемое стекло, он опять закрыл глаза, запуская руку глубоко под подушку. Рукопись была на месте. Сложенные вчетверо листы приятно скользнули в пальцах. И Мария окончательно исчезла.

Навалилась тьма без кошмара. Во тьме стоял храп двадцати сумасшедших. Он, Денис Александрович, теперь сам оказавшись в психиатрической больнице на излечении, никак не мог определить этих людей как нормальных в силу своей предыдущей профессии. У себя патологических отклонений он не обнаруживал, хотя иногда приходило сомнение, особенно в моменты коротких просветлений, вызывающих колики в желудке и рвоту.

Сколько дней и ночей провел он здесь, Денис Александрович с уверенностью сказать не мог. Он хорошо помнил кабинет, яркие лампы, белые стены.

Несколько лысых людей, тоже, кажется, знакомых. Один из этих людей, сверкнув черепом, подскочил к нему и, щелкнув пальцами перед носом бывшего медика, крикнул задиристо:

— Ярко выражено!

— Ярко… ярко… — заколыхались остальные лысины. — Патологический синдром!

После чего Денису Александровичу выдали мягкую пижаму и отвели в палату. Он знал, что это ошибка, но не сопротивлялся, хотя и предполагал уже, опираясь на собственный опыт, что так просто его отсюда не выпустят. Зав. отделением оказался однокашником и, крепко сдавив руку приятеля, на ухо громким шепотом сообщил: