Заяц встал рядом столбиком, ноздри его шевелились.

— Вот и хорошо! — сказал заяц и с размаху ударил Дениса Александровича когтистой лапой по правой ягодице. — Вот и по-доброму! Сейчас уколемся, завтра утречком уколемся, а там глядишь и на выписку!

Нижняя губа ушастого свесилась почти до земли. Денис Александрович почувствовал, как окостенел его зад, и это оказалось весьма неприятно.

— Я понял, это шутка! Фокус? — с опаской поинтересовался он, поднимаясь и натягивая штаны. — Говорящих зайцев ведь не бывает! — Он повернулся, желая получить разъяснение фокуса у великого Каина, и почти утонул в глубоком и чистом, как лесное озеро, холодном взгляде философа. — Я его знаю, этого Зайца, — неуверенно добавил он. — Он санитар, из психушки. Но я не понимаю, почему он здесь и в таком странном виде?!!

— Ошибаетесь, — возразил Философ задумчиво, — У него нет вида! Виды, подвиды, этнические группы, социальные классы, имущественное неравенство, интеллектуальное и инстинктивное начала — это все было там, — почему-то он показал пальцем в небо. — Там, при жизни! Здесь у нас только чистый продукт — душа! А душа, знаете ли, она жаждет!

Голос Эрвина Каина возрос, обретая трагическую ноту. Трагическая нота сразу выразилась в конкретном действии. Философ хоть и без размаха, но сильно ударил ушастого стволом. В ответ Заяц чихнул, крутанул головой, и его острая морда оттолкнула двустволку.

Не надо, — пискнул он. — Не балуйся. Накажу!

— Успокойся! — сказал Эрвин Каин.

Он вынул из кармана и дал Зайцу большую морковь. После чего Заяц, уже стоящий столбиком, вытянулся еще сильнее и сладко захрустел.

— Следующий! — с хрустом выплюнул он. — Следующий!

Небо приятно мигнуло красным. Раздался гудок. Как после укола, у Дениса Александровича закружилась голова, и зеленые ветви расплылись, смыкаясь медленно вращающимся кругом. Если бы не Эрвин Каин, то он, наверное, упал бы. В голове его переворачивались и путались вечные и конкретные вопросы:

Долго, всю жизнь Денис Александрович пытался сформулировать эти вопросы. Он и готовил их, оттачивал, как карандаш, складывал в стопочку, перетасовывал. Те вопросы, что были побольше, прояснял, как протирают мокрой тряпочкой экран выключенного телевизора, те, что можно было пока отложить, пересыпал нафталином, а те, что задавал любимым женщинам, обрызгивал французскими духами. Но теперь, когда настал решающий миг, колода выпала из дрожащей руки и на месте строгого логического пасьянса образовалась путаница желаний.

— Я хочу спросить о самом главном в жизни, — задыхаясь и хватаясь за податливый локоть философа, шептал в горячке Денис Александрович. — Я всю жизнь хотел об этом спросить. И я забыл, как это называется…