— Я стал продолжать писать в том же духе. Это было легко. Я закончил шестичастную симфонию за час с небольшим. Говорили о Пулитцеровской премии, но я больше не обращал на это внимания. Я хотел работать и дальше в этом смысле, и решил, что должен сам что-то пережить, а не просто сидеть дома и смотреть записи. Быть правдивым в своей работе, писать о том, что знаешь, рисовать то, что видишь, выражать в музыке то, что чувствуешь. Поэтому я решился. И меня продолжали прославлять. Я не просил об этом. Но знаете, у меня это получается. В детстве мой дедушка часто брал меня с собой на охоту на болота. Если не говорить о технологии, это не так ново, как мне казалось. Ведь борьба остается не людской. Организация атаки не так уж отличается от построения симфонии. Вы оркеструете ваши силы и планируете стратегию. Не знаю, как сказать. Это лучше почувствовать. И все внутренние конфликты, вся неопределенность теперь ушла. Тело и ум сражаются, но в душе — мир. Может быть, это и есть человеческое бытие. Знаете, споры об этом бесконечны.

— Я не знал, — с трудом прошептал Кальдак.

— Понятно. Вы ведь долго пробыли здесь, на Кантарии. Я больше не знаю смятения, старина. Я здесь, чтобы сражаться и чтобы музыкально интерпретировать этот конфликт. Это теперь нераздельно. Я знаю много других художников, чувствующих то же самое. Все больше людей приходят сейчас к тому же. В этом есть что-то легкое и естественное. Может быть, биологическое. Что-то происходит с человеком на войне, заставляющее его живее чувствовать и больше понимать, чем в другое время. Если бы вы сказали мне, где сейчас Яруселка, то я уверен…

— Погибла. Больше года назад.

Уилл долго молчал.

— Простите, я не знал.

— Здесь, в этом мире, — пробормотал Кальдак. — Я не мог ее спасти, не мог ничего поделать, мог только смотреть.

Наступила долгая тишина, потом Уилл опять заговорил.

— Если вы не возражаете, я мог бы сочинить небольшую мемориальную вещь в ее честь. Я мог бы использовать массудские тональности, чтобы это было вам более приемлемо.

Люди говорят о своих умерших с воодушевлением, тогда как другие расы — исключительно о живых, это Кальдак знал. Они пишут картины, рассказы, музыку, делают скульптуры о смерти. Это болезненная аффектация, неизвестная народам Узора. Зачем писать о мертвых, если можно о живых? Но эти особенности людей спасли его жизнь.

Один сон сменился другим. Снова Уилл говорил успокаивающе:

— Сейчас мы вне опасности. Пересекаем юго-западный массив. Скоро будем на центральной базе. Там в госпитале для вас зарезервирована именная койка.