А Труб устроил показательные виражи под кронами деревьев. Ни один из местных ангелов не смог достичь его летных показателей – такой формулой он сам определил свое преимущество.

Ромеро, окруженный прекрасными галактянками, разглагольствовал о зеленой Земле. Орлан, бесстрастный и неприкаянный, бродил под деревьями – бледный призрак в красочной толпе.

Наконец его вовлекли в пляску – два светящихся вегажителя смерчами вертелись вокруг него, а он, все такой же безучастный и молчаливый, порхал между ними, раздувая широкий белый плащ. Не знаю, как змеям с Веги, а мне эта пляска не показалась увлекательной.

Ко мне подошел взбудораженный Ромеро:

– Дорогой адмирал, как было бы прекрасно, если бы командующий армией человечества поплясал с новообретенными союзниками!

– С союзницами, Ромеро! Только с союзницами – и с прямыми дамами, а не вправо и влево сконструированными. Но, к сожалению, не могу. Спляшите и за меня.

– Почему такая мировая скорбь, Эли?

– Боюсь Мери. Она кружится с ангелами и змеями, но все время оглядывается на меня. Вам хорошо без Веры, а мне, если что, грозит семейный скандал.

Я забрался в чащобу освещенного деревьями парка. Во мне звучала сумбурная музыка, она передавалась от неведомых музыкантов телепатически и становилась все более грустной. Я вспомнил индивидуальную музыку, распространенную на Земле: чем-то звучавшие во мне мелодии походили на те, земные, – под настроение.

Но было и важное различие: мне сейчас не хотелось грустить, душа моя не заказывала печальных звуков. Мелодия здесь рождалась гармонически, она создавалась не одним мною, но всем окружением: и темной ночью, и сияющими, разноцветными, разнопахнущими деревьями, и радостью наших хозяев, и их страхами, и моим состоянием… И все это складывалось в звучную, нежную, многоголосую фугу.

В парке меня разыскала Мери.

– Эли, здесь божественно хорошо! Как бы порадовался наш Астр, если бы попал сюда вместе с нами!

– Не надо вспоминать Астра, Мери! – попросил я.

Мы долго бродили по парку. Давно отгремел праздник, гости ушли спать, хозяева пропали, а мы по-прежнему любовались феерией, превращенной в быт, – на исходе ночи она демонстрировалась только для нас.

Потом, уставшие, мы уселись на скамейку. Мери положила голову мне на плечо, а я вспомнил Землю и Ору, первую встречу с Мери в Каире, Фиолу, сумасбродную любовь к прекрасной змее, так бурно вспыхнувшую и так незаметно угасшую, наше путешествие в Плеяды, оба вторжения в Персей…

А затем место прошлого заняло настоящее, но не то, радостное, в котором я сейчас находился, – нет, я думал о галактах, об их совершенной самоублаженности, о слепом ужасе смерти, которая чудится им за пределами их звездных околиц. И мне до боли в сердце захотелось опровергнуть их, обвинить в эгоизме, возродить былую ответственность за судьбы иных звездных народов, влить в их спокойную кровь человеческое беспокойство…