Анмай лениво думал, сможет ли «Товия» воспроизвести на борту хотя бы малую его часть. Наверное… Но это будет уже чем-то, совершенно другим. А эти цветы были столь мелкими, что даже рвать их, — на память, — не имело смысла. Впрочем, предусмотрительная Хьютай нарвала выше, в саду, иных, больших и ярких цветов. Она довольно неумело сплела из них два венка, — один нахлобучила на голову любимому, а второй одела сама. Это придавало ей удивительно дикий, первобытный и естественный вид, — такие же пары сидели на этом берегу и тридцать, и триста тысяч лет назад, так же бездумно вбирая окружающую красоту…

Грозное небо Р`Лайх скрыли тучи, и они представляли себя одной из таких пар, которые могли сидеть здесь целую вечность… долгими вечерами в сезон дождей… скрытые друг от друга этими зарослями…

Анмай замер, полуприкрыв глаза мокрыми ресницами. То ли разыгралось воображение, то ли и впрямь что-то всплыло из наследственной памяти, но ему начало казаться, что он, — свой предок, ещё очень молодой, сидящий на этом берегу со своей любимой, — всё было точно так же, только кожа пары была золотистой и светлее… покрывающие её шрамы не портили красивых тел… рядом с ними лежали копья, какими золотые айа пользовались ещё полмиллиона лет назад… Но самое главное передать было невозможно, — настроение, радость, предвкушение того, что вечером дождь кончится, и на горообразных боках уходящих туч заиграет радуга, а потом они окрасятся золотом заката, струясь во влажном, теплом, мягком воздухе, насыщенном запахами любви и жизни…

Он долго сидел, поджав ноги, чувствуя, как по спине стекают струйки воды. Потом вытянулся во весь рост, утонув в траве и положив голову на скрещенные руки, — мокнуть, так мокнуть. Рядом, в той же позе, растянулась Хьютай. Их глаза оказались совсем рядом, они то и дело искоса поблескивали, встречаясь друг с другом. Бесчисленные капли теплого ливня били по их телам, — от локтей до пальцев босых ног, по бровям стекала вода. Анмай чувствовал прохладную упругую землю под травой, — бедрами, животом, грудью… Над рекой, разбитой множеством мгновенно тающих кругов, висел тонкий, стеклянный звон, сливавшийся с шорохом листьев. Больше ничего не двигалось, лишь в небе мерно плыли тучи…

Вэру стало потихоньку клонить в сон, хотя спать сейчас ему не хотелось. Ему было очень хорошо и спокойно, пусть его сердце и сжимал страх, — не липкий страх обреченности, а сладкий страх предвкушения чего-то неведомого, — и, как всегда в таких случаях, ему хотелось сделать нечто тайное, запретное…