Передать настроение было гораздо труднее. То было удивительное ощущение душевного подъёма, вновь обретенной полной свободы, хотя Анмай чувствовал, что там, во сне, его босые ноги застыли на камне, что он замерз и хочет есть, — и знал, что ни обуви, ни еды у них просто нет. Но то были всего лишь ощущения, — не чувства. Такие чувства Анмай мог бы испытывать к единственному другу, спасшему ему жизнь. Они знали, что их окружают смертельные опасности и что весь этот безмерно пустынный огромный мир открыт перед ними. Они знали, что остались совершенно одни, что рассчитывать ещё на кого-нибудь они не могут… Их жизни зависели лишь друг от друга.

Анмай помотал головой. В этом сне он тоже был очень молод, его худое мускулистое тело под тонкой тканью грязного, порванного серого комбинезона покрывали запекшиеся ссадины… но что всё это значило?

Внезапно его охватил страх, — он понял, что все жизни всех несчетных его предков решили слиться в нем. Этого ему вовсе не хотелось. Он не хотел утонуть в путанице воспоминаний и перестать быть собой.

Вдруг в его памяти всплыли уже знакомые образы иной давно сгинувшей жизни, и он почувствовал, что задерживаться здесь дальше не стоит. Вряд ли там будет что-то лучше этой дружбы в самом начале времен…

А потом к нему пришли воспоминания совершенно другого рода, — похоже, в его теле, начиная с самого рождения, кроме него жил ещё кто-то, незаметный и абсолютно чужой. От скуки Анмай долго размышлял, что бы это могло быть. Явно не какая-то обособившаяся часть его сознания, — в этом он был совершенно уверен. Это было нечто Извне, нечто, страдающее в чужом мире Реальности, и стремящееся вырваться из него. Что это было? Какая-то часть сознания Создателя, отразившаяся в сотворенной им Вселенной, — пусть даже без его воли? Может быть. Ведь именно подобной, — нет, той же самой, — части была обязана своим рождением Звезда Бесконечности. Без этого осколка чужой сути он никогда бы не смог оказаться здесь, никогда не смог бы найти дорогу к ней. Может, Создатель хотел, чтобы она нашла его, и рассказала о созданном им мире?

Но, чем бы это ни было, сейчас оно было мертво, — просто сгусток чужих, непонятных воспоминаний, неприятный, но безвредный, словно вросший в тело осколок. Был ли он обязан ему своей невероятной жизнью?

Да, скорее всего. Но его неповторимое сознание сыграло в этом отнюдь не меньшую роль. Пускай его видения были на самом деле лишь воспоминаниями, доставшимися от той, чуждой сущности, — но стремления и желания принадлежали лишь ему. Он рассмеялся, поняв, что принимал прошлое за будущее, и что его будущее на самом деле было столь же зыбко и неверно, как и у всех остальных.