– Да! – подтвердил колдун. – Ты, конечно, видишь, как… ожесточилось его сердце. И его безумие тебе очевидно!
– А ты… ты будешь моей книгой вместо него?
Акхеймион задумался, чтобы лучше подобрать слова.
– Сесватха, – начал он с умоляющим видом, – твой старинный друг из прошлой жизни – живет во мне, мой господин. Я не могу предать его. Позволь мне нести бремя твоих воспоминаний!
Клирик, пройдя несколько шагов, медлил с ответом, выражение лица его было непроницаемым.
– Сесватха… – наконец повторил он. – Это имя… я помню. Когда мир был охвачен огнем… Когда Мог-Фарау взвалил облака на плечи… Он… Сесватха сражался на моей стороне… какое-то время.
– Да! – воскликнул Акхеймион. – Прошу тебя, Владыка. Возьми меня своей книгой! Оставь этого безумного скальпера! Верни свою честь! Восстанови свою славу!
Клирик опустил голову, обхватил ладонью щеку. Плечи его затряслись. Акхеймион решил, что его душат рыдания…
Но на самом деле это был смех.
– Значит… – сказал Владыка Нелюдей с жестоким весельем. – Ты предлагаешь мне забвение?
Акхеймион слишком поздно понял свою ошибку.
– Нет… Я…
Нелюдь взметнулся, сжал его с такой силой, что колдун почувствовал себя тонким и хрупким.
– Я не умру, стручок! – вскричал он.
Он перекатывал голову от плеча к плечу в странном, бурном безумии, размахивая руками, будто пытался что-то ухватить.
– Нет! Я буду крушить и разорять!
Мало что выводит из равновесия сильнее, чем внезапное нарушение принятого за истину. Старый колдун прибегал к собственной логике – собственному самолюбию, – забывая, что отсутствие обычных намерений – то самое, что делает безумца безумным. Он предлагал себя в качестве инструмента, не понимая, что он с Мимарой – условия сделки: тень давнего друга и эхо утраченной любви. Они были любовью, которую он собирался предать.
Надо было помнить об этих душах…
– Честь? – воскликнул Нелюдь, и со своей усмешкой он стал походить на гигантского шранка. – Любовь? Все это мусор перед лицом забвения! Нет! Я схвачу мир и вытряхну из него все горести и муки, какие удастся! Я вспомню!