Мы, конечно, здорово рискуем. Тащим только оружие: мне и Лехе — две «драгуновки», и автоматы ребятам. Ни палаток, ни спальников, ни примусов. Даже элементарных «поджопников» нет. Лишний вес. Лучше взять десяток патронов.

Вот и получается, что до Алло надо добежать, кровь из носу, именно сегодня. В «каменоломне» есть аварийное укрытие со всем необходимым. Добежать-то реально. Если пургень не накроет. В этом риск, но пургень только кончился, столь часто они не бывают.

Конечно, если идти через Мутные, то за день не дойти. Но мы рванули вниз с Западного. Технически сложнее, но короче. До озер спускаться не надо, с перевального взлета сразу уходим на боковую морену. Часа три экономим.

Еще один плюс — всё засыпано снегом. Первый жопслей закладываем на Западном. В связках, в нижней части есть бергшрунд — такая смешная трещина на изгибе ледника, расширяющаяся внутри. Сейчас эта прелесть засыпана снегом и не видна, но ухнуть в нее — только так. Потому в середине склона тормозим, и едем медленно, высматривая нашу радость. Наконец замечаю границы, показываю Лехе. Он останавливается и организует страховку. Самую простую, через ледоруб. Разгоняюсь и прыгаю через опасный участок. Ниже берга рублюсь и оттуда страхую напарника. Отходим в сторону и смотрим на прохождение опасного участка второй связкой. Готово. Едем дальше.

На выполаживании встаем. Дальше подъем, самая протяженная часть маршрута. Вспоминаю, как в день Большого Писца вел сюда «спецов». Ребятам тогда было под сорок. Сейчас под сороковник мне. Двенадцать лет здесь… Кстати, тогда ругался, что Чимтарга меня не любит. Теперь всё не так. Местный я. Это наши горы. Вот сегодня перевал завален снегом по уши. И на подъеме снег уже слежавшийся, твердый. Прем, как танки: под ногами ничего не едет, ступени держат изумительно, акклиматизация у нас такая, о какой в альпинизме и не мечтали. Двенадцать лет — не месяц, а мы эти годы прожили на трех тысячах. Да и выше поднимаемся регулярно. На крутяках, где приходится бить ступени, меняемся через полсотни шагов, чтобы не ронять темп. Привалы не через тридцать минут, как в две тысячи двенадцатом, а через час-полтора. В итоге на перевале оказываемся часа за два до темноты.

Подхожу к туру. Надо же, жив.

— Витас, я тебе обещал, что сниму вашу записку отсюда? Держи.

— Когда обещал? — пытается вспомнить литовец.

— В две тысячи двенадцатом. На моем дне рожденья.

— Долго же ждать пришлось.

— Ну извини…

Смеемся.

Леха сквозь смех выдыхает:

— Опять писать будешь?

— Буду. Пока дышим. Вот ты тогда возражал на Казноке, а Андрей говорит, те записки ему жизнь спасли.