– Бедный вы мой… Сколько же вам пришлось натерпеться…

Чисто по-женски, даже по-матерински, она обняла меня и прижала головой к своей груди, той самой полной, мягкой и горячей, некоторое время утешающее гладила по затылку, спросила с укором:

– Глерд… это что вы делаете?

– Мне грустно, – сказал я со вздохом, – стараюсь утешиться. А вы просто спасаете меня из пучины отчаяния.

– Ну уж отчаяния, – возразила она.

– Тогда просто от тоски, – уточнил я. – Однако в ваших объятиях нахожу утешения и силы… Что это у вас за веревочки?.. Ах да, это я не туда полез, как все в жизни сложно.

Она в испуге оглянулась.

– Глерд, нас могут увидеть…

– Не могут, – заверил я. – Я узрю раньше. Или почую. Неважно… Ох, герцогиня… Какая у вас нежная кожа даже здесь…

– Глерд, нельзя же так… ох, оставьте… Зачем платье задираете мне на голову?

– Чтоб не сползало, – пояснил я жарким шепотом, – а так у вас прекрасное лицо, а ваши полные и красные, как спелые вишни, губы я даже во сне…

Она прошептала в ужасе:

– Глерд!.. Как вы смеете, я такое не позволяла даже мужу…

– Ему и нельзя, – ответил я, – а нам, с нашим родством душ, нашей близостью этических констант, позволено самое полное слияние потных тел…

Она охнула:

– Глерд!.. Нельзя так… Это же какой стыд… Как я могу…

– Расслабьтесь, герцогиня, – шепнул я, – весь грех беру на себя.

– Грешить никому нельзя!

– Без прегрешения нет покаяния, – возразил я. – Герцогиня… Ох, я просто с ума схожу на вас… Как вам удается быть такой чувственно нежной и отзывчивой…

Она шепнула в ужасе: