— Уж найду, что сказать. Но она растет и скоро мне придется сказать ей правду. Правду о том, что ты предпочел шлюх, проституток и всякую пьянь, вроде Лени-Шеста, а мы…
— До встречи на Канарах, дорогая, — сказал Корсаков, закрывая за собой дверь.
Возле лифта его поджидали двое. Он уже начал привыкать, что его сопровождают парами. Корсаков нажал кнопку вызова, взглянул на провожатых. Встретишь таких на улице — ничего плохого не подумаешь. Ну, в черных костюмах парни. Может они с похорон, вон и лица подобающие. Как в начале поминок, когда все еще трезвые, не рассказывают вполголоса анекдоты, не поют, сначала с надрывом, со слезой, а потом уже и с удалью, народные песни. «…в той степи-и глухой, за-амерзал ямщик!!!»
Джипы подогнали к подъезду. Мужчина, говоривший с Корсаковым, вопросительно посмотрел на него.
— Прошу прощения, — буркнул Игорь, — пришлось задержаться. Семейные неурядицы.
Мужчина кивнул и открыл перед Корсаковым заднюю дверцу. Сопровождающие его от лифта мужчины уселись с двух сторон, слегка сжав его плечами. Один из них достал из кармана черный шелковый платок, сложил его в несколько слоев и ловко завязал Корсакову глаза. Машина тронулась, в салоне было тихо. Провожатые молчали, двигатель работал чуть слышно. Игорь потянул носом. Пахло не то микстурой, не то ладаном. Он пошевелился.
— Закурить можно?
— Придется потерпеть, — голос был равнодушный, но чувствовалось, что его обладатель в дискуссии вступать не намерен.
После напряжения последних часов Корсаков почувствовал странную расслабленность — бесполезные метания закончились и впереди было что-то определенное: не было неизвестности, не было страхов… хотя нет, страх остался. Но теперь он принял конкретные формы и образы в виде людей, заставивших Корсакова сдаться.
Шелк на глазах был почти неосязаем и ему показалось, что все это уже происходило: так же везли его, завязав глаза, так же сидели рядом молчаливые спутники. Только было это очень давно. Так давно, что память сохранила лишь обрывки воспоминаний.