Он протянул руку, и палитра взмыла со стола и легла в подставленную ладонь. На миг Корсаков оторопел. Затем повернулся к этюднику. Под его взглядом открылись застежки, откинулась крышка, тюбики с краской зашевелились, словно живые. Он еще не успел решить, какую краску использовать, а тюбик с берлинской лазурью скакнул ему в руку. Отвернулась и повисла в воздухе крышка, на палитру полезла колбаска краски. Выдавилось ровно столько, сколько было нужно, ни больше, ни меньше. Тюбик порхнул обратно в этюдник, а навстречу ему взлетел другой. Корсаков почувствовал, как нарастает ощущение торжества, он опять испытал прилив сил. Решив проверить себя, он закрыл глаза на несколько секунд, подождал немного и открыл их вновь. Краски на палитре смешивались именно в той пропорции и в той последовательности, какая ему была нужна. Можно было приступать к работе, но он еще не все попробовал. Кисточки в отделении этюдника тоже ждали своей очереди, но он хотел большего. Под его взглядом невидимая кисть взяла с палитры краску. Кисть была именно того размера, какую он и хотел использовать. Висящий в воздухе, похожий на хвост кометы, красочный след приблизился к картине и уверенно наложил мазок. Замер, словно задумавшись, и добавил еще один.

— Я сплю, — пробормотал Корсаков. — Я нарезался поганой водкой, паленой, пополам с ацетоном. Я пил ее неделю, и теперь у меня началась «белая горячка».

Между тем краски продолжали смешиваться на палитре, невидимые кисти делали свою работу, вернее работу Корсакова, а он стоял, приоткрыв рот, как ребенок, впервые увидевший новогоднюю елку. Работа шла профессионально и быстро, невидимый художник не упускал мелочей. Примерно так работал сам Игорь, если у него было желание, он был трезв и по-хорошему зол. Так он работал, когда приходило вдохновение, что теперь, увы, случалось нечасто.

Картина на глазах приобретала законченный вид, и постепенно в душу Корсакова стало закрадываться сомнение. Ему казалось, что кто-то, читающий его мысли и имеющий возможность претворять желания в жизнь, торопит его закончить земные дела и приступить, наконец, к миссии, о которой ему уже все уши прожужжали: и магистр, и Белозерская, и Хельгра, да и Анюта тоже.

«Не хочу так», — подумал он, и тотчас движение невидимых кистей прекратилось. Он снова почувствовал отупляющую усталость и едва нашел в себе силы счистить остатки краски с палитры и уложить ее в этюдник.

«Все, теперь точно спать», — решил Корсаков, задувая одну за другой свечи вокруг мольберта, как вдруг с улицы донесся негромкий свист. Мягкий и нежный, как звук флейты в замолкнувшем оркестре, он заставил Игоря сделать шаг к окну, отдернуть занавески и взглянуть вниз.