– Как же там у меня – было, напрягал память Александр и вдруг все вспомнил, вспомнил все до последней строчки:

Стану я без удержу – пропойцей, Брошу эту жалистную жизнь.

Я все пропью:

пропью свои страдания

И радость тихую, И грусть мятежную, Пропью любовь, томящую мне грудь.

Но радость дикую, И страсть безумную, И горе черное, И капли счастья, Я выпью-залпом.

И тогда в ревущем смерче, В шепоте и крике чувств, Пусть все взметнется и

Вскружится пламенем, Я, эту пляску смерти – Жизнью назову.

Когда же пламя опадет, Ревущее застынет – эхо.

И жизнь моя поднимется, Прозрачной струйкою

Над черной кучей пепла

В последний раз, Пусть грянет буря

И разметет все в клочья.

Петушок, начал читать стихотворение, тут же вскинул на Сашу глаза и радостно воскликнул:

– Очень хорошо! Прямо по Есенински-продолжая читать, он изредка поднимал на Сашу глаза, но восхищения в них уже не было, скорее удивление и сожаление. Наконец, он прочитал до конца и с огорчением, мягко произнес:

– Саша, у тебя неплохие способности, но стихи тебе больше писать не надо. Есть такое выражение: «Все поэты-пророки». Ты понимаешь, что ты себе пророчишь, какая жизнь тебя ожидает? Больше Саша стихов не писал, никогда. А теперь, находясь в безнадежном одиночестве – вдруг накатило. Как-то сами собой складывались строки. И однажды он попросил медсестру записать:

Напророчил, себе в юности я напророчил, Полыхнувшую жизнь и безумную страсть.