– Не лезь, все испортишь…

Подвиги? Я не знаю подвига выше и труднее, чем тот, который совершил Сарын-тойон в ночь перед состязаниями, когда гроза властвовала над аласом. Усохнуть после двух лет жизни Первым Человеком? Усохнуть не по приказу, не потому, что тебя, едва ты открыл глаза, тычут мордой в землю, а из-за тихих, еле слышных слов дочери: «Только за него. Ни за кого больше…»?! Случалось, я воображал эту схватку, смертный бой дяди Сарына с Сарын-тойоном, и с головы до ног покрывался холодным потом, останавливая воображение на всем скаку. Позже я много раз хотел спросить у дяди Сарына, как это было, и не мог, сворачивал разговор на другую тему. Да и он неоднократно хотел признаться мне, поделиться страданиями, облегчить ношу – я видел, как он хочет и не может, отшучивается, болтает о пустяках. В конце концов мы прекратили тщетные, а главное, мучительные попытки. Нет, и ладушки. Тем более, что в нашей жизни, которая началась после состязаний, это уже не имело значения.

Я только скажу вам, что лично я после бурного распервочеловечиванья с неделю лежал бы пластом. Наверное, и Сарын-тойон лежал бы, когда бы ему дали полежать. Сильные? Это мы, боотуры, что ли, сильные?! Дядя Сарын, сыграй мне на дудке. Уж я-то знаю твою силу, зрячий слепец, Первый Человек, первый настоящий человек, встретившийся Юрюну Уолану в детстве…

– Пусть победит самый лучший? Не так ли, дружок?

Да, дядя Сарын. Я понял твой замысел. В золотой сыагай, покрытый твоими мудрёными знаками, невозможно попасть стрелой. Скоро в этом уверятся последние женихи. Они разъедутся, сыпля проклятьями…

– Самый Лучший, – подтвердил Нюргун.

Мой брат начал расти. Черная дыра в его груди встрепенулась, будто птенец, разбуженный невпопад, расправила угольные перепончатые крылья. Они росли вместе: Нюргун и дыра, заменившая моему брату сердце.

– Стой! Не надо!

Остановиться, когда уже начал расширяться, очень трудно, почти невозможно. Это я знаю по себе. Нюргун справился. Дыра билась в груди, силилась вырваться на свободу – больше, больше, еще больше! – но Нюргун дыру не пускал. Держал мертвой хваткой, стоял на своем, хотя по темному, осунувшемуся лицу Самого Лучшего градом катились крупные капли пота. Я наложил запрет на боотурство, и мой брат подчинился.

– Почему?

Думаете, это спросил Нюргун? Нет, для него не существовало никаких «почему», если я запрещаю. Вопрос задал дядя Сарын. И знаете, что мне почудилось? Нас окружили стены юрты-невидимки – как там, в Нижнем мире, когда Нюргун схватился с Уотом Усутаакы. Только в Нижнем мире я оказался снаружи, а сейчас – внутри. Я, Нюргун, дядя Сарын. Кроме нас, никого не существовало.