Я продолжал рассматривать макет, рядом остановился богато одетый араб, сказал на ломаном английском:

– Сегодняшний день эмир объявил выходным!.. Это будет самое высокое и прекрасное здание в Дубае. Здесь постоянно бьют свои же рекорды…

– А когда-то рекорды во всем ставила Америка, – ответил я с подчеркнутым злорадством. – В том числе и по небоскребам.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Вы не американец, верно?

– Я русский, – ответил я скромно.

Он буквально расцвел в улыбке, глаза засияли, как звезды, как только не кинулся обниматься, лицо стало именно таким обнимательным.

– Скверная у гринго нация, – сказал он с чувством, – верно?.. Сплошной разврат и бесчестие!.. Гомосексуализм у них на всех уровнях, какой позор!

Я ответил скромно.

– В России его нет.

Он вскинул брови в приятном изумлении.

– Но как вам удается?.. Они же вылезают всюду!

– Не знаю, – ответил я мирно. – Появляются и тут ж исчезают. Без следа.

Он пару мгновений смотрел мне в глаза, наконец лицо засияло такой радостью, словно встретил давно потерянного брата.

– Ох, вам приходится казнить их скрытно? – сказал он с горячим сочувствием. – Проклятые американцы душат санкциями, потому что сами все гомосексуалисты!…. У нас нет, у нас прилюдно и на площади!

– У вас подлинная демократия, – сказал я с чувством, чтобы он отчетливо расслышал нотки зависти. – У вас воля народа – это все!.. А на Западе правят, увы, захватившие власть чужеземцы…

И на этой грустной ноте, поклонившись, направился к распахнутым дверям отеля.

Мещерский не подвел, портье взглянул в книгу записи гостей и отрапортовал бодро:

– Ваш номер семьдесят седьмой!.. Вот ключ. Ваш багаж, сэр?

– Я безбагажный, – ответил я добродушно, – но на чай носильщику все равно дам.