— Товарищ Вишевский, а не могли ли эти желуди на них как-нибудь отрицательно повлиять? Как вы думаете? — лицо врача сначала застыло в недоумении. — Поставим вопрос иначе… Остались ли они преданы Партии и Правительству Советского Союза, товарищ Вишневский?

— Я…, я не совсем понимаю, товарищ Сталин, — профессор не сразу сообразил про что его спрашивают. — Вы имеете ввиду, повлияло ли это на их лояльность… Товарищ Сталин, их поведенческие реакции никак не изменились. За ними ведется тщательное наблюдение и любые изменения фиксируются… Ничего из ряда вон выходящего мы не наблюдали. Они демонстрировали совершенно обычное поведение. Разговаривали, шутили… Вон заигрывали с медсестрой… Конечно, здесь нужно заключение квалифицированного психиатра, но я уверен, что эти новообразования не коснулись мозга и, в первую очередь, отразились на внешнем состоянии пациентов…

Вдруг рядом с ними раздалось негромкое, но настойчивое покашливание. Кто-то определенно привлекал их внимание, что было уже само по себе необычно.

— Это вы? — чуть не воскликнул Вишневский, едва бросил взгляд в сторону нового собеседника. — Вы… Что вам здесь надо, Костромской?

Сталин, удивленный столь яростной реакцией всегда невозмутимого врача, повернулся направо и увидел невысокого мужчину в белом халате с огромной копной непослушных волос на голове.

— Я дико извиняюсь, — чуть картавя, проговорил тот, увидев, что на него обратили внимание. — Как честный советский гражданин, я не мог не вмешаться в ваш разговор, услышав, как вы говорите не совсем правду дорогому Иосифу Виссарионовичу…

Профессор просто остолбенел. На его лице застыли дико выпученные глаза, искривленный в немом крике рот… Это была статуя несправедливо оскорбленного Зевса, который только что подарил людям жизнь…

— Я… лгу? Да ты… деревенский неуч…, идеалистический выкормыш…, — Вишневский с трудом подбирал слова, пытаясь как-то выразить обуревавшие его чувства. — Бездарь! Как у тебя только язык поворачивается такое говорить, — он уже практически забыл о своем прежнем собеседнике.

— Не надо говорить так много плохим и неправильных слов, уважаемый профессор, — мягким успокаивающим голосом говорил Костромской. — Я должен представиться… Я Костромской Аристофан Митрофанович, бывший учитель уездной земской гимназии и тоже имею что сказать по этому вопросу.

— Товарищ Сталин, — негромко проговорил ему в ухо, быстро среагировавший нарком. — Он тоже привлекался наркоматом для изучения старого образца. С нами сотрудничает довольно давно… И он знахарь…, — слово «знахарь» нарком почему-то произнес с ярко выраженным акцентом, от чего оно приобрело какой-то негативный оттенок. — К нему ходят и многие из наших, товарищ Сталин…, — последней фразой нарком дал понять, что фигура этого человека с внешностью чистокровного одесского еврея не так однозначна, как кажется на первый взгляд.