Легче всего было бы отказать Матвею. Оставить Али-Бабу поправляться у Красавицкого, потом, весной, проводить его до границы. Или даже не провожать: дать поджопник у порога, чтобы поскакал в нужном направлении самостоятельно. Свалить все на обстоятельства, ведь они всегда сильнее нас! Не лезть на рожон.

Ну, не получилось! Не сложилось – и все! Не было до этого года никакого Али-Бабы, и ничего – жили себе, не тужили! Да, тяжело. Да, каждый год с лекарствами и провизией становится все хуже. Да, нужно оборудование. Но ведь двенадцать лет мы уже прожили. И, если вспомнить, как все было первые года три-четыре, так вроде сейчас и неплохо совсем. Санаторий, и только.

Перезимуем, перетерпим, поищем еще склады, протащим контрабандой несколько мелких партий антибиотиков. Объективно судя, ну на сколько хватит того, что должен доставить араб? На пару лет? На три года? А если нам господа с сопредельных государств добавят населения? Как у них там с инакомыслящими? Нет дефицита? А если опять появится какая-то зараза, как шесть лет назад, когда на западной границе с людей шкура слазила, как перчатка с руки? Непонятная зараза, никому из врачей не известная. И, вообще, зараза ли это была? Или химия какая? Или радиация? Или радиация с химией? Ведь так никто толком и не изучал… Вымерли люди, и всех делов… Участок небольшой, туда и сейчас никто не суется.

Сергеев вспомнил трупы умерших – мужчин, женщин, детей, более похожие на иллюстрации из анатомического атласа. Они лежали беспорядочно по всему селению, словно кто-то невидимый, могучий и жестокий, настигал их и свежевал одним движением. Михаил шел по мертвой деревне в ОЗК и смотрел на тела через потеющие стекла маски противогаза. Земля была пропитана кровью. Он не чувствовал запахов. На этот раз смерть пахла старой резиной и тальком. Лишенные кожи люди еще некоторое время жили, крича и агонизируя, – в пыли остались следы, словно ползли, истекая черной жижей наружу, огромные черви.

На краю поселения, у самой опушки березового леска, лежала ободранная корова. Совершенно целая, хотя и пролежала мертвой, как минимум, сутки. На ней не было насекомых: ни жуков, ни мух, ни муравьев. Ее не тронуло воронье. Ни куска не съели падальщики-звери, расплодившиеся в невероятных количествах. Она лежала нетронутой, как две капли воды похожая на рисунок с разделочной таблицы. И ею брезговали все живые существа.

Вот тогда Сергееву стало по-настоящему страшно.

Страх этот, как любое стихийное чувство, был иррационален. Сергеев же был обучен сопротивляться иррациональным чувствам, но тут его тренированность была совершенно бесполезна. Ужас, испытанный им в тот момент, был совершенно отличным от всего, что он чувствовал ранее. Глубинный, мощный, как первобытный инстинкт. На его пути возникла проблема, которую силами Зоны не решить! Проблема, которая может превратить всех, по обе стороны границы, вот в такую разделочную таблицу, которая еще недавно мычала… Невидимая, коварная и страшная смерть!